Чкония даниил опять пустые разговоры про какую страну
Даниил Чкония . Я стою посредине Европы: Избранные стихотворения. – СПб.: Алетейя, 2007.
Избранное для поэта всегда испытание. И серьезное. Одно дело — сборник, или, как сейчас принято заявлять свое собрание текстов, — книга стихов. Весьма распространенный в последние десятилетия вариант большой поэтической формы (а истоки, как мы знаем, — и Анненский, и Мандельштам, и Ходасевич), где композиция восполняет сюжет (кстати, вспомним, какое непомерное значение уделял именно композиции, пространственному соотношению и взаимодействию части и целого, Бродский). И совсем другое дело — избранное, по сути, собрание сочинений поэта. Если уж не полное, то в любом случае — вполне внушительный корпус тщательно отобранных автором текстов (а когда еще представится возможность столь выигрышного самопредъявления?), the best по-нынешнему. В сборнике еще можно заслониться некой особой, выбранной именно на этот случай, концепцией. В избранном заслоняться нечем. Здесь поэт явлен на суд читателей и критиков таким, каков есть. Под афишей-плакатом — помните расхожую фотографию Маяковского? — 20 лет работы, 30 лет работы, 40 лет работы, кому как повезет. У Даниила Чконии, похоже, именно последняя цифра таится за вышедшими ранее шестью книгами стихов. И хоть первая (“Звук осторожный”) явилась на суд читателю в 1976 году, но в избранном есть стихи, помеченные серединой шестидесятых, от них и поведем отсчет.
А начнем с самого внешнего — с обложки, поскольку не заметить ее эле-
гантную стильность и выразительность невозможно (автор всего художественного оформления — молодой заметный петербургский художник Иван Граве). Нам вручается самая настоящая бандероль, обернутая характерным коричневатым почтовым крафтом и по обыкновению перевязанная бечевкой. Пластическая метафора послания сразу сообщает читателю определенный импульс личностного обращения, приглашения к беседе, которая, в свою очередь, оборачивается путешествием по времени: ведь композиционно книга выстроена по типу практикуемых ныне резюме — от сегодняшнего дня к началу работы. А главы — изданные книги. Замечательно придумано художником начинать каждую с фотографии обложки одного из шести сборников в окружении разорванной почтовой бумаги и обрывков бечевки. Открыли бандероль, а в ней, как оказалось, нам посланы все книги Даниила Чконии. Раскроем их.
Но прежде прочтем автоэпиграф, ведь не зря же он предпослан этим тремстам страницам, в нем кредо автора, его обнародованный способ взаимодействия с миром и словом :
Поймать деталь, подметить жест,
Догадкой взгляд согреть…
Мне никогда не надоест
На этот мир смотреть.
Пусть умный критик объяснит –
Приладит — что к чему.
Но все, что он наговорит —
Ни сердцу, ни уму.
А там — метафор водопад,
Я им завидовать бы рад,
Давай на мир — какой он есть —
Свой взгляд перенесем:
Примет случайных в нем не счесть,
И музыка — во всем.
Все просто. Никаких загадок, многозначительных намеков и отсылок, подмигиваний посвященным. То самое прямое лирическое высказывание, о невозможности которого в современной культурной ситуации еще лет двадцать назад начали говорить адепты постмодернизма. Напротив, все, как на ладони: и полное приятие мира без какого-либо надлома, предъявления счета к мирозданию и соответственно столь нередкого в российской изящной словесности возврата билета, и внимательность к самым мелким деталям мироустройства, и открытая приверженность традиционному письму. Каждую из этих посылок можно было бы развернуть в убедительный тезис. Тем не менее что прежде всего бросается в глаза, если говорить о книге в целом?
Две вещи, на первый взгляд, выглядящие парадоксальными свойствами творческой личности поэта. Во-первых, ранняя мудрость (стихи, как мы помним, даны с середины шестидесятых) и свежесть, отсутствие возрастной усталости зрелого взгляда, этакий перевертыш привычной стандартной трансформации: от щенячьего восторга юности к скупому на эмоции скепсису зрелых лет. Хотя есть, есть горькие строки, прямо говорящие как бы об обратном — “…Я спасаюсь последней любовью/ От усталости долгой земной.” или же “…И отправлюсь в привычный обратный путь…/И вздохнул бы, да что-то нечем вздохнуть…”. И здесь можно ловить рецензента на прямой нелогичности и соответственно абсолютно неверных выводах (так сказать, с точностью до наоборот), если бы не та утешительность и энергичная полнокровность формы, которая всегда творится от избытка, а не от недостатка и никак не может быть создана усталым человеком. Возможно, именно поэтому у критиков возникает соблазн причину, говоря профаническим языком обывателя, “пессимизма” искать в географической удаленности от родного языка, т.е. в эмиграции. Не слишком ли упрощенное решение? Во-первых, если брать в библейском масштабе, все мы — дети не по своей воле эмигрировавших из рая, и души наши тоскуют по дому, а уж души поэтов — в первую очередь. А, во-вторых, вот вам и
контраргумент в виде прямой цитаты из финала стихотворения “Gospel”:
…Стоустый выплеснув восторг,
Дух человеческий исторг
Хвалу в счастливом плаче.
Я вас люблю! А вы — меня!
А мы — Его! В сиянье дня
Не может быть иначе!
Впрочем, поэт и сам ощущает свое двоящееся возрастное “я”: “…Вот и я постарел, не успев повзрослеть, и все же — / я и время — друг другу — по-прежнему корчим рожи…” А с каким бесстрашием молодости, не боящейся быть выкинутой из либеральной телеги ввиду наличия собственной, отличной от принятой в литреферентных кругах, гражданской позиции, Чкония осмеливается спорить с пос-
ледним нашим нобелевским лауреатом, элегантно подбросившим в свое время лукавую формулу, опровергаемую всем звериным строем постсоветской жизни:
…А может быть, я слишком желчным стал?
Или устал от вечного витийства?
В стране ворюги нынче правят бал.
Но ведь они милей, чем кровопийцы.
Не жил покойный Иосиф Александрович при нынешних ворюгах, не знал, что бывает при смене геноцида политического на геноцид экономический, когда ворюги неизбежно трансформируются в кровопийц, правда, косвенных, но оттого не менее виноватых в стремительном оскудении народа. А каким, к слову, буквально историческим прозрением наполнено четверостишие 1986 (!) года, когда вся страна была полна самых радужных надежд и перспектив:
Опять пустые разговоры,
С концами не свести концы…
Нас учат честной жизни воры
И — благородству — подлецы.
У всех — перспективы, а у Чконии — Итог. Не в ногу шагаете, товарищ! Или вот, еще один оптимистический прогноз:
…все у кого остались свидетели
бывшие в Белом доме —
то лет через сорок
в Комитет Ветеранов Августа
на право внеочередного
у, с какой ненавистью
поглядит на нас очередь
очередного светлого будущего!…
И, во-вторых, если вернуться к общему впечатлению, удивительное сосуществование двух, казалось бы, взаимоисключающих мощных начал: лирического и эпического. Способность к поэтическому нарративу в нынешнем поэтическом негласном кодексе хорошего тона непредосудительна разве что в эстрадных устных жанрах. Между тем Чкония, с одной стороны, превосходный рассказчик, наблюдатель чужих судеб, эпохо- и бытописатель, абсолютно свободно владеющий изящным автологическим письмом, с другой стороны, чистый беспримесный лирик. Стихотворения “Поселок”, “Уроки истории”, “Баллада про гаданье”, “Простая история”, “Курортная повесть”, “Старый сюжет” самими своими “прозаическими” названиями настраивают читателя на историю со сплетением судеб, характеров, ситуаций. Так оно и оказывается, что вовсе не мешает присутствию во всех этих текстах поэзии.
Откуда же она берется? Как откуда? Из особого поэтического мировосприятия и способности опять же художественно трансформировать любой жизненный импульс в “лучшие слова в лучшем порядке” и любую физику в метафизику, что, собственно, и есть дар. Весьма характерен здесь, условно говоря, верлибр (скорее ритмический нерифмованный текст) с рефреном “внимание — опасность”, начинающийся с перечисления ситуаций сугубо социально опасных (подозрительный незнакомец, неожиданный звонок в дверь и т.д.), и завершающийся ситуациями экзистенциальными, где опасной оказывается и любовь земная, и любовь небесная:
но кто-то невидимый шепчет
Да, Чкония не боится задавать заведомо безответные вопросы мирозданию (отчего-то именно это бесстрашие критик называет “нахождением в тупике, бессмысленностью существования и тоской от ощущения себя на свалке души”). Причем как в вольной форме свободного стиха, так и в традиционной манере. Вот на последнем стоит остановиться, поскольку в нынешней ситуации требуется известная смелость и для подобной позиции.
Классическая силлаботоника многими адептами западного пути стихосложения нынче воспринимается не только как инертность на грани косности, но, более того, едва ли не как признак творческого малосилия. Мол, новое время требует нового языка, а топтаться в старых размерах и на старых рифмах (еще Ахматова покровительственно брала Бродского в свою компанию посвященных: мы же с вами знаем все рифмы русского языка! — кто не помнит этой фразы?) — мало чести! Впрочем, и эта песня уже давно стара, но пышно зеленеет древо жизни. За внешней безыскусностью традиционных размеров у Чконии таится та самая музыкальная изобретательность и чистота звука, которыми поневоле залюбуешься:
По дорожке пыльной старой,
По тропинке — да не споро! —
Чок да чок — бычок Цикара
Чок да чок — бычок Никора…
(“Грузинская песенка”, 2003 г.)
Ну, чистая же музыка! Литературные снобы высокомерно скажут: детская песенка. Между прочим, именно в детских песенках звук самой высокой прозрачности, именно там нельзя сфальшивить даже на четверть тона, и именно их отчего-то помнят всю жизнь.
Даниил Чкония уже 10 лет назад перебрался в Кельн. Несколько лет под его началом выходит любимый многими журнал “Зарубежные записки”. И, к счастью, по-прежнему пишутся стихи. И отчего-то столь любимые в России рассуждения о влиянии эмиграции на судьбы поэтов по отношению к нему видятся автору этих строк спекулятивными. И даже его собственное “…Я стою посредине Европы/С азиатской тоскою в глазах.” кажется всего лишь неизбежным отдаванием дани поэтической традиции, в которой мы и скифы, и азиаты с раскосыми и жадными очами… Так в романсе положено с надрывом петь о роковой гибели любви. Поэтому вопрос “Легко ли стоять посредине Европы?” вполне может быть заменен вопросом “Легко ли стоять посредине судьбы?” Легко ли быть поэтом? Легко ли вообще быть? При том что быть-то — каждому! — приходится в ускользающем ежеминутно и необратимо времени перед неизбежным — в будущем — отчетом о том, как ты и этим временем, и своим даром сумел распорядиться.
…Чайки то пикируют на сушу,
То опять срываются к воде…
Где тебе согреет осень душу,
В сумерки упавшую? Нигде.
Ничему не придавать значенья,
А еще вернее — помолчать.
И реки стремительной теченья,
Как теченья лет, не замечать.
Свое испытание избранным Даниил Чкония прошел с честью: и ранние стихи не выцвели и живы по-прежнему, и недавние демонстрируют отличную поэтическую форму автора. Не с каждым стихо-творцем такое случается. Хотелось бы посмотреть на лауреатов нынешнего “Дебюта” и прочих сетевых конкурсов поэзии через сорок лет. Впрочем, никто не даст гарантий, что к тому времени сохранится сам материал нашей поэзии — русский язык: слишком стремительны процессы деградации общества и деволюции человека.
Источник
Чкония даниил опять пустые разговоры про какую страну
Нас учат честной жизни воры,
А благородству — подлецы,
А состраданию — мародёры,
Уму и разуму — глупцы.
А мы сидим на попе ровно.
Внимая глупым их речам,
Склоняя голову покорно,
На радость нашим палачам.
Опять пустые разговоры —
С концами не свести концы.
Нас учат честной жизни воры,
А состраданию — подлецы.
Даниил Чекония (1986)
Другие статьи в литературном дневнике:
- 26.02.2021. 26 февраля — день Ангела всех Светлан
- 13.02.2021. Быть может сохранится след
- 10.02.2021. ***
- 01.02.2021. ***
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
Источник
Даниил Чкония. «НЕ УМИРАЙ, ПОКА ЖИВЁШЬ…»
На вопросы Александра Радашкевича отвечает Даниил Чкония.
Даниил Соломонович ЧКОНИЯ, поэт, прозаик, переводчик, литературный критик, автор одиннадцати книг стихов, родился 19 февраля 1946 г. в Порт-Артуре (ныне Люйшунь) в семье врачей. Учился в Бердянском педагогическом институте и Тбилисском университете, окончил Литинститут им. А.М. Горького. С 1973 г. работал консультантом правления СП Грузии, с 1975 г. консультант СП СССР по грузинской литературе, затем старший редактор Литературной консультации СП СССР, старший редактор редакции поэзии народов СССР изд-ва «Советский писатель». В 1994–1995 гг. консультант аппарата Комитета Государственной Думы по образованию, культуре и науке (подкомитет по культуре, в который был принят на работу в результате конкурсного отбора). В 1995 г. эмигрировал в Германию, живёт в Кёльне. Работал экскурсоводом по странам Бенилюкса, в Германии редактировал «Литературные ведомости» (приложение к газете «Ведомости»), был членом редколлегии журнала «Родная речь», главный редактор (соредактор) журнала «Зарубежные записки» (2005-2009), зам. гл. редактора журнала «Эмигрантская лира» (Бельгия). Член Союза писателей СССР с 1976 г., Союза писателей Москвы и Русского ПЕН-Центра.
Даниил Чкония и Александр Радашкевич на фестивале «Эмигрантская лира – 2012». Льеж, август 2012 г. Фото Татьяны Перцевой
Александр Радашкевич: Дорогой Даня, мы познакомились с тобой в ставшем почти родным Льеже на «Эмигрантской лире» в 2011 году, по-моему, но уже знали друг о друге, поскольку ты печатал меня в «Зарубежных записках», отличавшихся в ту пору прекрасным литературным уровнем. С тех пор много живой воды утекло, мы встречаемся каждый год на этом фестивале, и очень многое изменилось в наших судьбах и к лучшему, и к худшему, как у всех. В прошлом номере нашего журнала опубликован последний фрагмент моих бесед с Кириллом Дмитриевичем Померанцевым. Он считал, что о каждом из нас есть «замысел Господний». Ощутил ли ты его каким-то образом и старался ли следовать ему по мере сил?
Даниил Чкония: Боюсь по отношению к себе использовать столь высокое определение, но, оглядываясь на прожитую жизнь, вижу, что некая неумолимая логика – при всех отклонениях – присутствует. Какая-то осознанность пути в главном сложилась.
А. Р.:
Опять пустые разговоры,
С концами не свести концы…
Нас учат честной жизни воры
И – благородству – подлецы.
Это твои знаменитые строки. Ты был одним из тех, кто стоял у руля советских литературных журналов, стал свидетелем смены эпох, перетасовки стран, ухода знакомого и обжитого мира, полного перерождения литературных вкусов и самой практики публикаций, ухода старых литературных кланов и нарождения новоявленных, не менее воинственных, закрытых и зашоренных. К чему, по-твоему, ведёт вся эта игра мышей на фоне ухода большой литературы в бесплодный интернет-песок и широкого расцвета гиперактивной, самонадеянной и наглой графомании (с тысячами восторженных подписчиков), напоминающей мне любование идиотскими «селфи»?
Д. Ч.: Ну, по поводу этого моего давнего четверостишия я могу сказать, что его популярность была обнаружена мной совершенно случайно: кто-то прислал мне перепост публикации – сфотографированной страницы из моей книжки, и потом регулярное появление таких перепостов со множеством лайков подтвердило его популярность. Кстати, случилось забавное: нашлись люди, которые стали утверждать, что это строки Губермана («классику нужно знать» – сообщила одна дама). На моё предложение указать в какой книге Игоря Мироновича и на какой странице это опубликовано, она не отозвалась. Написано это в 1986 году, где-то в периодике оно мелькнуло, а в книжке «Перед паузой» (1997) я его опубликовал, а потом перепечатал в нескольких следующих. У меня только один ответ: эти печальные строчки в исполнении Губермана отличались бы блистательным чувством юмора. Но сам факт, что это стихотворение приписывали Губерману, вызвал у меня что-то вроде чувства гордости.
Теперь уточню: у руля советских журналов не стоял, был издательским редактором. А вот, рассуждая о переменах в литературной жизни, в поэзии, я не соглашусь с тезисом, что всё так уж плохо. По мне, выход из андеграунда многих поэтов ныне уже старшего поколения дохнул таким свежим ветром и предложил такую высокую планку, что удивляться появлению достаточно большого количества интересных авторов последующих поколений не приходится. А самодеятельная масса неких интернет-сайтов, поддерживающих активность графоманства, с одной стороны, и появление немалого количества авторов, создающих бездушные, но технически грамотные тексты – это естественное побочное явление произошедших перемен. Печальное явление, но объяснимое.
А. Р.: Как я уже сказал, мы не первый год участвуем с тобой в финальном жюри Всемирного поэтического фестиваля «Эмигрантская лира» и сотрудничаем в редколлегии одноимённого журнала. Что приносят тебе как автору и человеку эти конкурсы, встречи и публикации?
«Эмигрантская лира – 2011». В жюри – Александр Мельник, Даниил Чкония, Александр Радашкевич. Льеж, дворец Курциуса, 30.IX.2011 г.
Д. Ч.: Да, я, между прочим, помимо Александра Мельника, единственный член жюри всех десяти прошедших фестивалей. Открытие новых имён, знакомство с талантливыми поэтами, с некоторыми из них перешедшее в дружбу, живое ощущение проблем, с которыми сталкиваются молодые авторы, живущие за пределами России – это ощущение пульса времени. Таким же благотворным для меня было председательство в жюри двух фестивалей «Дорога к Храму» в Израиле и несколько лет председательства в жюри конкурса молодых поэтов русского зарубежья «Ветер странствий» в Риме. И так складывалось, что в судьбе некоторых молодых авторов я в той или иной степени принимал участие, а теперь радуюсь их успехам.
А. Р.: Как бы ты определил роль сегодняшней эмиграции по отношению к литературным процессам на родине, в столицах и провинции? Или же эта грань и разделение уже окончательно стёрты?
Д. Ч.: Различия есть. Но они скорее не в оценке качества текстов, не в понимании того, что есть поэзия, а в подходах к тем или иным темам, сюжетам с их реалиями, деталями, что может отражаться в какой-то степени и в стилистике. Можно говорить о неком общем отличии в поэзии авторов, живущих в странах с большой русскоязычной диаспорой. С некоторой осторожностью я бы обозначил «американскую» русскую поэзию, «израильскую» русскую поэзию, «немецкую» русскую поэзию. Но по большому счёту – это явления богатой и разнообразной единой русской поэзии, в которую вливаются по-прежнему русская поэзия в Беларуси и Украине, в Грузии и Казахстане и т. д..
А. Р.:
Мелкий дождь, стекающий за ворот,
Говорит, что жизнь нехороша.
Значит, снова падает на город
Осени ненастная душа.
Листья шелестят благоговейно
И шуршат у времени в горсти.
И волна недремлющего Рейна
Норовит их дальше унести.
Чайки то пикируют на сушу,
То опять срываются к воде…
Где тебе согреет осень душу,
В сумерки упавшую? Нигде.
Ничему не придавать значенья,
А ещё вернее – помолчать.
И реки стремительной теченья,
Как теченья лет, не замечать.
Мне очень близки (среди многих и многих) эти твои строки по своему настроению… «Я сочиняю эти города, / Угадываю, чую по наитью…» Однажды, во время выездного фестиваля «Эмлиры» в Кёльне, мне пришлось насладиться твоим памятным туром по центру города и открыть для себя, какой ты блестящий и вдохновенный гид. Ты писал: «Я стою посредине Европы / С азиатской тоскою в глазах». А вот ещё: «пусть пройду я незамеченным / всё одно уйду не сломан / и живу неонемеченный / не расставшись с русским словом». Каково твоё отношение к (как сформулировано в наших фестивальных номинациях) стране нынешнего проживания? Близка ли тебе великая немецкая культура в своём мировосприятии?
Д. Ч.: Я смотрю на немецкую поэзию, как иностранец, как раньше смотрел на неё из Москвы. Это связано с тем, что я активно живу, как редактор и автор в русском языке, что я почти 18 лет проработал гидом по странам Бенилюкса, по нашему региону Германии с русскоязычными экскурсантами. Когда ты пять дней в неделю проводишь с туристами в автобусах и городах и ведёшь экскурсии на русском языке, а, вернувшись из поездки, часто вместо отдыха сидишь над подготовкой очередного номера журнала, в немецкий ты уже не въезжаешь, оставаясь на уровне бытового языка. И немецкую поэзию я воспринимаю, как русский читатель – в переводах.
А. Р.:
Я книгу столетий сегодня с тревогой листаю.
Отринь свою спесь и трусливость свою не таи
Сама от себя, ведь сбиваются варвары в стаю
И в жалкие толпы собьются народы твои!
Меня, живущего, как и ты, в самом сердце прекрасной Европы, кольнули эти строки своей нагой правотой. Каким тебе видится будущее старого континента?
Д. Ч.: Это строчки из моего стихотворения, написанного, как предупреждение Европе, почти 15 лет назад. Я трижды ставил его в фейсбуке, оно было почти незамечено. А вот вдруг стали приходить письма с вопросами: как ты это предвидел? Не знаю. Я – не очень силён в аналитике, это – интуиция, это поначалу неосознанное и не выраженное в словах ощущение. Более того, меня смущала мысль, что у меня нет права лезть к европейцам и немцам, прежде всего, со своими сентенциями. Я здесь чужой. Хотя Европу люблю, ценю её разнообразие и её историю! Не берусь предсказывать, не хочу, чтобы случилось так, как мне это привиделось, надеюсь на осмысленность божественного провидения.
А. Р.: «Когда Россия вспрянет ото сна… / Когда… Россия… Сон глубок и тяжек». Меня поразило созвучие этих твоих строк с моим старым стихом «Когда стряхнёт свой сон Россия, / Шатаясь, встанет в рост с колен…» Тот же трудный вопрос – относительно будущего родной «одной шестой» земной суши.
Д. Ч.: Мне горько видеть, что Россия вышла из 90-ых разочарованной! Утрата надежд, не обретённый смысл движения страны в сторону развития гражданских свобод и становления гражданского общества… В 1989 году я, общаясь со студенческой аудиторией в США, с энтузиазмом сообщал об этих надеждах и чаяниях, хотя многое уже тогда меня смущало. В 1992 году, общаясь с той же аудиторией, я с горьким чувством говорил, что люди, называвшие себя демократами, наплевали на, как минимум, два, а то и три поколения россиян! Весь этот бред «шоковой терапии», презрение к людским судьбам, подлая приватизация, унижение человеческого достоинства приведут к реваншу прежних сил, говорил я! Что, спустя десяток лет, и проявилось… А между тем, эти ребята, сделавшие слово «демократ» ненавистным в России, успешно плавают на поверхности сегодняшней российской жизни. Вот и думай: когда Россия «стряхнёт свой сон»… Боюсь, этот разворот к былому – надолго. И тоже не раз слышал слова удивления: как ты этот «реваншизм» предвидел?! Во-первых, не один я. Многие нормальные люди не понимали и не принимали происходящее. Тут и вовсе не нужно быть аналитиком.
А. Р.: Твоя жизнь наверняка была богата литературными встречами, некоторые из которых переросли в пожизненную дружбу. Кого бы ты хотел вспомнить сегодня из тех, кто повлиял в своё время на твою творческую судьбу или духовное становление?
Д. Ч.: Прежде всего, назову имена руководителей семинара в Литинституте имени Горького. Это замечательный литературный педагог Лев Озеров, это неповторимый Фазиль Искандер, это Анаида Беставашвили, остроумная, ироничная, бесконечно заботливая к нам, делившаяся своим опытом переводчика грузинской прозы. Литинститут любят ругать. А нашему семинару повезло с наставниками. Позднее – тбилисский поэт Александр Цыбулевский, который очень повлиял на моё становление, как литератора, человек, который стал в последние годы его жизни моим старшим другом и духовным наставником. Не стану называть тех литераторов, с кем связан долгой человеческой дружбой, кто оказывал влияние на становление моих взглядов и вкусов. Боюсь упустить кого-то…
А. Р.: Назови, пожалуйста, своих любимых классиков и авторов нового времени, к произведениям которых ты возвращаешься всю жизнь.
Д. Ч.: По тем же соображениям, что и в ответе на предыдущий вопрос, не стану называть имена здравствующих поэтов-современников – список будет некоротким, а вдруг кого-то назвать забуду… Что до русской классической поэзии, так куда ж без Пушкина и Лермонтова? Баратынский, Тютчев. Ходасевич, Георгий Иванов. Бунин. Молодой Маяковский. Цветаева, Пастернак, Ахматова. Особенно – Мандельштам. Заболоцкий, Тарковский, Самойлов. Я всеядный. Но мне это жить не мешает.
А. Р.: «Чего искали не узнали / выпрастываясь из одежд / завяжем времечко узлами / несостоявшихся надежд». Каково твоё самое большое разочарование в жизни и жалеешь ли ты о чём-либо в прожитом?
Д. Ч.: Я уже сказал, что тяжело переживаю разворот российского корабля к прежнему курсу. О чём жалею? О том, что когда-то, кого-то обидел, всё больше от глупости. Это не забывается, точит всю жизнь… С годами, кажется, становишься умнее, но ведь и скептичней, видимо… Иными словами, лучше уже не станешь, а жаль.
А. Р.: Что бы ты пожелал с высоты прожитого и пережитого своим лучшим врагам?
Д. Ч.: Пусть будут здоровы! Потому что, когда они уйдут, обнаружится, что они тоже были частью моего бытия. Хотя, честно говоря, мало вижу врагов, как таковых. Мне как-то по жизни больше везёт на замечательных людей.
А. Р.: Как бы ты определил свой поэтический стиль, оперируя существующими или известными лишь тебе «измами»?
Д. Ч.: Я никакого «изма» не назову. Мне кажется, что стихотворение в момент написания владеет тобой, ведёт тебя, следует довериться слову, переживанию, чувству. Чуть не сказал «вдохновению», но это высокопарно звучит по отношению к собственным сочинениям.
А. Р.: Какое стихотворение ты хотел бы подарить сегодня нашим любезным читателям?
Д. Ч.: Подарить? Громко сказано. Предложить могу:
Ночного ветра свист и вой
Затих. Покой и нега.
За автострадой кольцевой
Клубы седого снега.
Настала лучшая пора,
Глаз не смыкая, до утра
Раздумывай неспешно
Над тем, что твой вчерашний день
Ложится, как на травы тень,
Как свет во мгле кромешной.
Ночного ветра свист и вой
Затих. Покой и нега.
За автострадой кольцевой
Клубы седого снега.
Клянись седою головой,
Что не был предан друг тобой,
Что – пусть как Бог усталый –
Ты с чистой совестью идёшь…
И если это всё не ложь –
Не умирай, пока живёшь,
Как говорили галлы!
А. Р.: По роду своей литературной деятельности тебе пришлось столкнуться со многими молодыми и даже начинающими авторами. Если исходить из презумпции, что ты не пришёл от этого обстоятельства в тоску или отчаянье, то что бы ты пожелал им сегодня и от чего бы остерёг?
Д. Ч.: Я бы пожелал им: научитесь учиться! Научитесь не приходить в восторг от своих сочинений! Увидеть свой текст сторонним взглядом очень полезно. Это охлаждает свой пыл и даёт шанс на развитие своих способностей.
А. Р.: Есть ли вопрос, который я тебе не задал и на который тебе хотелось бы или не хотелось отвечать?
Д. Ч.: Да нет, пожалуй. Вопросы, которые я сам себе задаю, получают или не получают мои ответы, но это «для внутреннего употребления».
А. Р.: «Наш век на земле быстротечен. / И тесен назначенный круг. / А он неизменен и вечен – / Поэта неведомый друг». Представь, дорогой Даня, что в некоем весьма отдалённом и даже непредставимом будущем этот неизменный и вечный друг подошёл в «элизии теней» к благородному камню, на котором уже с трудом читается твоё милое земное имя. Какую надпись он прочтёт под ним, раздвинув благоуханные ветви горнего розария?
Д. Ч.: Весьма аккуратно ты выразился: «в весьма отдалённом». А тут не успеешь оглянуться, уже пора рюкзачок на дорожку собирать. Такой скорее всего случайный посетитель прочтёт имя-фамилию и две даты. Вероятней всего, ему это мало что скажет. Не напишешь ведь: «поэт»… может, смеху не оберёшься. А нужно ли давать повод для смеха над своим прахом.
А. Р.: Спасибо тебе, мой друг, за мудрость, скромность и откровенность. Вижу детскую улыбку на твоём лице, и храню её с первой встречи.
Даниил Чкония, Анастасия Андреева и Александр Радашкевич на вечере Бахыта Кенжеева («Осенние встречи “Эмигрантской лиры”»). Брюссель, 15.XI.2014 г. Фото Елены Стрельчик.
Источник
