Ностальгия по советской стране

Все за сегодня

Политика

Экономика

Наука

Война и ВПК

Общество

ИноБлоги

Подкасты

Мультимедиа

История

Почему русские до сих пор испытывают ностальгию по СССР

25-я годовщина распада СССР, которая приходится на 26 декабря 2016 года, напоминает нам о важных изменениях, последовавших за исчезновением советского государства — в том числе и об упразднении в России системы повсеместного политического и социально-экономического регулирования общества. Но отголоски советского прошлого, в том числе подавление протестных движений и преследование инакомыслящих, сейчас кажутся более заметными. Кроме того, наблюдатели считают возрождение российской военной мощи и геополитических амбиций за годы правления Владимира Путина доказательством того, что Россия стремится восстановить свой статус, власть и, возможно, территорию Советского Союза. Наблюдатели, которые считают политику России неоимпериалистической, часто заявляют, что Кремль успешно распространяет воинственный национализм у себя в стране с тем, чтобы сформировать или укрепить благосклонность и поддержку среди элит и общественных масс. В связи с этим звучат и утверждения о том, что с не меньшим успехом Кремль разжигает гипернацоналистические настроения для того, чтобы отвлечь внимание элит и народных масс от ухудшающихся социально-экономических условий в стране.

Подобные оценки российской внутренней политики ошибочны. По данным недавно проведенных в России репрезентативных опросов среди фокус-групп неоимпериалистические устремления в российском обществе выражены слабо. Вопреки утверждениям о том, что русский национализм является воинственным либо по своей природе, либо в результате манипуляций со стороны режима, данные опросов указывают на другое, позволяя сделать совершенно иной вывод. Русский национализм на данном этапе отличается главным образом рациональностью и умеренностью, и, вероятно, служит существенным сдерживающим фактором в процессе милитаризации внешней политики России.

Хотя западные наблюдатели часто утверждают, что политические предпочтения большинства россиян формируются при помощи всепроникающей, гипернационалистической пропаганды, оказывающей на них «зомбирующее» воздействие, последние опросы показывают, что формирование общественного мнения россиян не совсем связано с государственной пропагандой. Этот аргумент может показаться нелогичным, учитывая чрезвычайно высокие рейтинги одобрения Владимира Путина. Однако рейтинги Путина, отчасти являющиеся результатом «консолидации под знаменами единения» из-за конфликта с Западом, не являются тем фактором, который напрямую обеспечивает политическую поддержку военной эскалации, усиления конфронтации с Западом или идеи возрождения империи.

В чем смысл ностальгии по советскому прошлому

Опросы неизменно показывают, что русские испытывают ностальгию по СССР. Причины этой ностальгии разнообразны и сложны. Русские часто воспринимают советскую эпоху как эпоху социальной сплоченности и экономической стабильности, наличия постоянной работы, нормальных зарплат и достаточного доступа к системе социального обеспечения; экономическое неравенство и политическая коррупция существовали, но эти явления были под контролем и сдерживались. Россияне также вспоминают, что СССР пользовался международным авторитетом и обладал влиянием, как одна из двух сверхдержав. Советским призывом «догнать и перегнать» Запад руководствовалась (по крайней мере, до известной степени) значительная часть населения Советского Союза. У многих и сегодня советские времена все еще вызывают чувство гордости, значимости и безопасности.

Хотя ностальгия по СССР распространена в России повсеместно, в настроениях представителей различных поколений наблюдаются существенные различия: самое сильное чувство потери испытывают пожилые россияне. В ходе опросов, проведенных в октябре 2016 года (данные также представлены здесь), 85% респондентов в возрасте старше 60 лет сказали, что они «безусловно» или «скорее да, чем нет» испытывают сожаление по поводу распада Советского Союза. Что же касается респондентов в возрасте 18-24 лет (представителей того поколения, социализация которого проходила полностью при нынешней власти), подобные чувства испытывают только 27%. Кроме того, с течением времени чувство ностальгии несколько уменьшается. В опросе, проведенном в октябре 2016 года, сожаление по поводу распада СССР «безусловно» или «скорее да, чем нет» испытывали 68% (так в тексте — прим. перев.) всех респондентов. Однако, отвечая на тот же вопрос, заданный десять лет назад, в 2006 году, сожаление «безусловно» или «скорее да, чем нет» испытывали 63% (так в тексте — прим. перев.) всех респондентов.

Не менее важны для российской политики прагматические и нормативные характеристики настроений россиян, связанных с возможностью восстановления Советского Союза. В опросе, о котором шла речь выше, о «безусловной» возможности возрождения Советского Союза высказалось не более 7% в каждой из возрастных групп. В другом опросе, также проведенном в конце 2016 года, о необходимости возрождения Советского Союз высказалось только 12% респондентов. Эти результаты свидетельствуют о том, что опасность ностальгии «возрождения или возврата к пошлому», которую Светлана Бойм (Svetlana Boym) называет стремлением индивида к физическому возрождению прошлого, выражена в России относительно слабо. Зато чувства, которые испытывают большинство россиян, соответствуют тому, что Бойм считает более «мягкой, безопасной» разновидностью ностальгии, которая представляет собой деполитизированную и персонализированную тоску по утраченной эпохе или определенному времени. Вполне возможно, что русские испытывают ностальгию по советскому прошлому, но судя по всему, надеются на его восстановление или хотят этого относительно немногие из них.

Другие опросы показывают, что россияне, как националисты, свои территориальные аппетиты насытили в гораздо большей степени, чем считает большинство западных наблюдателей. В 1998 году, когда Россия подошла к концу бурного десятилетия, характеризовавшегося политическими и социальными беспорядками, а также резким экономическим спадом, существовавшими границами Российской Федерации были довольны только 19% респондентов. К марту 2015 года, после более чем десятилетия экономической и политической стабильности, эта цифра выросла до 57%.

Точно так же 61% респондентов в 2015 году считали, что провозглашение независимости России от Советского Союза в 1991 году было фактом «безусловно» или «в основном» положительным. Лишь 15% респондентов считали, что отделение России от СССР было для России «безусловно» или «в основном» вредным. Эти настроения знаменуют собой значительные изменения по сравнению с настроениями всего десятилетней давности, когда 52% опрошенных считали независимость позитивным явлением, а 27% думали наоборот. Хотя значительное число россиян по-прежнему относятся к исчезновению Советского Союза неоднозначно, при Владимире Путине сформировалась устойчивая тенденция в сторону признания территориального статус-кво.

Отсутствие у населения интереса к возрождению империи

Как ни парадоксально, но аннексия Крыма в 2014 году и его последствия указывают на то, что неоимпериалистические настроения в России выражены относительно слабо. Хотя некоторые западные аналитики утверждают, что захват Россией Крыма вызвал в России устойчивый всплеск неоимпериалистических амбиций, среди большинства россиян эта реакция была непродолжительной. Захват Крыма способствовал возникновению, в основном, чувства национальной гордости, а не воинственного национализма. Что характерно, наибольшее усиление в годовом исчислении чувства удовлетворенного национализма (выражающегося в признании респондентами существующих границ России) произошло на следующий год после присоединения Крыма в марте 2014 года, когда число респондентов, которых устраивали существующие границы, резко возросло с 32% до 57%.

Поскольку военная операция Кремля в Крыму пошла практически бескровно, россияне в 2014 году оказали широкую поддержку действиям своих властей. Всеобщему одобрению способствовало и то, что Крым важен для России в этнокультурном, историческом и стратегическом плане, а также же такие факторы, как пренебрежение Москвой мнением Запада и противодействие его стратегии в отношении Украины. Всеобщая эйфория в связи с возрождением российского регионального влияния, разумеется, подпитывалась воспоминаниями о военной, экономической и политической мощи Советского Союза. Путин также выиграл от этой «консолидации под флагом единения» российского общества из-за конфронтации с Западом в результате аннексии и появления пророссийских сепаратистских движений на востоке Украины.

Однако эта политическая поддержка никогда не служила Кремлю карт-бланшем для проведения экспансионистской внешней политики. Хотя большинство россиян поддерживают Путина (зачастую из-за кажущегося отсутствия серьезной альтернативы), они по-прежнему опасаются конфликта с Западом и не проявляют интереса к созданию империи. После захвата Крыма в 2014 году россияне на самом деле в течение короткого периода времени испытывали чувство воинственного национализма. В опросе, проведенном в марте 2014 года, 74% респондентов заявили, что готовы поддержать российские власти в случае вооруженного конфликта между Россией и Украиной. Менее года спустя эта цифра снизилась до 44%, отражая ослабление националистического угара. А это само по себе свидетельствует о частичной изоляции российского общества от настойчивой риторики Кремля, согласно которой Украина после Майдана является площадкой для будущей американской агрессии против России. Сейчас 39% респондентов заявляют, что они «однозначно» или «вероятно» откажутся поддерживать Кремль в случае открытого непосредственного конфликта с Украиной — что на 13% больше, чем одиннадцатью месяцами ранее.

Такое же быстрое ослабление националистического угара произошло и в вопросе, касающемся того, должна ли Россия аннексировать области восточной Украины, находящиеся под контролем пророссийских сепаратистов. В начале 2014 года идею присоединения этих территорий к России поддержала почти половина опрошенных россиян (48%). Менее года спустя число респондентов, высказавшихся за присоединение, сократилось до 15%.

Осторожность, как черта русского национализма на массовом уровне (и его обращенность внутрь в отличие от экспансионистского характера) отражена в дискуссиях, идущих в России по вопросу того, что важнее — «пушки или масло». Ключевым приоритетом для консервативной и реакционной правящей элиты является накапливание и демонстрация военной мощи, и сегодняшняя программа Кремля по увеличению военных расходов вкупе с его резкой антиамериканской риторикой вызывают беспокойство у США и соседей России.

Однако большинство россиян не поддерживают дальнейшую милитаризацию экономики России и ее внешней политики. В рамках своего опроса в июле 2015 года я задал участникам вопрос, должен ли Кремль наращивать свою военную мощь или же поддерживать экономическое благосостояние своих граждан. 69% респондентов ответили, что в бюджете приоритет должен быть отдан гражданской экономике, при этом 21,8% отметили, что приоритетом должны быть военные расходы. Важно отметить, что идею милитаризации России в ущерб гражданским инвестициям поддержали лишь 16% молодых респондентов (18-24 лет) — возрастной группы, которая в контролируемой политической среде зачастую больше всего подвержена милитаристской пропаганде.

Контекст

25 лет без СССР

С тех пор как распался СССР

Назад в СССР

Важно отметить, что российские элиты — особенно те, которые связаны с внешнеполитическим истэблишментом, привержены идее расширения влияния страны за рубежом в большей степени, чем российская общественность в целом. По данным последнего повторного опроса среди внешнеполитической элиты число согласных с идеей о том, что положение страны в мире определяется ее военным, а не экономическим потенциалом, впервые составило большинство (52,9%). Однако в ходе того же опроса было обнаружено, что эти элиты (в частности те, что не относятся к ближайшему окружению Кремля) по-прежнему обеспокоены, как и большинство россиян, решением внутренних проблем — особенно значительными экономическими трудностями России.

Вывод

Россия при Владимире Путине представляет собой явно ревизионистскую державу, но характер ее ревизионизма (в том числе, принимает ли он неоимпериалистические формы), формируется под воздействием внешних и внутренних факторов. Одним из наиболее важных из этих факторов является общественное мнение россиян. Хотя большинство россиян не поддерживают внешнюю неоимпериалисткую политику, может ли Кремль просто игнорировать такие настроения общественности, учитывая наличие в России авторитарной системы? Несмотря на значительный репрессивный потенциал, авторитарным режимам, особенно таким «выборным» вариантам, как Россия, для нормального функционирования необходима значительная поддержка населения. В случае с Россией политика конфронтации за рубежом и милитаризации внутри страны создает риск ослабления политической поддержки, отчасти потому, что такая политика еще больше подрывает внутреннюю социально-экономическую стабильность — что в ходе соцопросов постоянно выявляется в качестве одной из основных проблем для большинства россиян.

Если Кремль решит пойти на риск дальнейшего конфликта с Западом в погоне за советским прошлым, подобное нагнетание ситуации чревато для Кремля значительным ослаблением общественного согласия. В своих расчетах Кремль, наверное, считает, что эту опасность можно устранить, контролируя большинство СМИ. Еще одним фактором является нежелание большей части российской общественности участвовать в политической жизни и мобилизации. Наблюдаемый в сегодняшней России умеренный, осторожный национализм — это не гражданский национализм. Тем не менее, возможные политические последствия значительной потери народной поддержки должны заставить задуматься режим, легитимность которого в такой большой степени зависит от одного человека.

Томас Шерлок — профессор военной академии США в Вест-Пойнте, ведет курс политических наук. Мнения, выраженные в этой статье, могут не совпадать с мнениями руководства военной академии США, армии США или министерства обороны.

Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ.

Источник

Научно-
образовательный
портал IQ

Обезболивание ностальгией

Общества, пережившие исторические травмы, нуждаются в анестезии и психотерапии. Эти функции часто выполняет коллективная ностальгия по «старым добрым временам», например, позднесоветскому периоду «развитого социализма». Тоску по приукрашенному прошлому материализовали многочисленные музеи СССР, созданные энтузиастами. Она не просто конвертировалась в коммерческий продукт, но и помогла переосмыслить прошлое, рассказал IQ.HSE исследователь ностальгии, социолог Роман Абрамов.

Коллективная анестезия

Волны ностальгии стали частым феноменом ХХ века, когда происходили большие геополитические катаклизмы, мировые войны, революции, резкие социальные и технологические перемены. Ностальгия играла роль антидепрессанта, анестетика и адаптогена одновременно. Люди пытались найти спокойное и благополучное прошлое — и спрятаться в него, ненадолго забыться. Но этот эскапизм в итоге нередко помогал привыкнуть к новым условиям, адаптироваться.

Условным «золотым веком», или референтным временем, с которым сверялась современность, в коллективном сознании стала позднесоветская эпоха, двадцатилетие с середины 1960-х по середину 1980-х. Это время меньше ассоциировалось с историческими травмами (в отличие, например, от репрессивных 1930-х и «сороковых роковых») и больше — с относительной стабильностью для большинства населения СССР.

Ясно, что на деле эпоха «развитого социализма», более известная как «эпоха застоя» (или «длинные семидесятые»), отнюдь не была однозначной. Это время экономической стагнации, войны в Афганистане, кампаний против диссидентов (Александра Солженицына, Андрея Сахарова и пр.), эмиграции третьей волны. Однако эти события затрагивали не всех и выглядели менее травматичными — по контрасту с событиями очень непростых предыдущих десятилетий.

неопределенность будущего;

недовольство настоящим у разных социальных групп;

наличие материальных свидетельств (вещей, архитектуры, изображений), соответствующих ожиданиям ностальгирующих.

Современные общества с их идеологией непрерывных инноваций и перемен, при размывании традиционных систем ценностей, способствуют росту ностальгии. Тяга к прошлому, которое видится как более стабильное, понятное и обжитое, овладевает сознанием миллионов. Причем предметный мир — гигантская барахолка старых вещей — играет здесь особую роль.

Тоска в вещах

Ностальгическая экосистема — прекрасный пример симбиоза эмоций, воспоминаний, практических действий, институтов, людей и вещей. Все они преобразуют реальность — окрашивают ее в ностальгические тона, а с другой стороны, стимулируют ностальгическое потребление.

Вещи из «прекрасного далека» — это и сосуды ностальгии, и психологические якоря, и талисманы, и психоделические средства. Они помогают «телепортироваться» в прошлое (точнее, в мир иллюзий о нем), подобно машине времени или психотропным веществам.

Мода на все советское «предметно» проявила себя во множестве тематических интернет-сайтов (например, «Энциклопедия нашего детства»), телесериалов, ресторанов советской кухни, квазисоветских товаров («тот самый чай»), народных музеев и экспозиций.

Ретроспективное изобилие

Восприятие брежневской эпохи во многом определили личные воспоминания. Ностальгия охватила поколение тех, чье детство и юность совпали с «длинными семидесятыми», и даже тех, кто родился на излете существования СССР. У большинства участников движения «народной музеефикации» было относительно благополучное детство, что, несомненно, накладывает отпечаток на восприятие эпохи.

Вещи, все то, что окружает человека, влияет на его культурную социализацию. Это своего рода социальный импринтинг, который определяет дальнейшее восприятие действительности. Для части этого поколения советский мир казался странным и притягательным одновременно. В итоге «последнее советское поколение» (говоря словами Алексея Юрчака, автора книги «Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение») стало генераторами народной музеефикации позднего «совка», которая пришлась во многом на 2009–2012 годы. И если раньше советская повседневность выглядела как бедная красками и вещами, то в этих экспозициях она более чем живописна и разнообразна.

Пространство музеев советской повседневности отчасти напоминает блошиный рынок, перенасыщенный свидетельствами эпохи — от школьных тетрадей до автомобилей. Но создатели таких экспозиций не только реабилитировали советскую бытовую культуру. По сути, они писали неофициальную историю или, по крайней мере, противопоставляли ей свой нарратив.

Краудсорсинг коллекционеров

Новых музеев о советской жизни немало, они могут присутствовать в реальном и виртуальном пространстве (в том числе, как цифровые архивы свидетельств очевидцев). Среди наиболее интересных — Музей быта советских ученых «Академгородок» (Москва) — реконструкция повседневной жизни сотрудников Курчатовского института (кстати, чисто любительская инициатива), столичный Музей советских игровых автоматов, Музей социалистического быта в Казани, Музей советского детства в Севастополе, новосибирский Музей СССР, Музей СССР на ВДНХ и пр. Весьма профессиональный проект — Московский музей дизайна, который представил в Манеже выставки советского дизайна и упаковки 1950–1980-х годов.

Музеефицируется — профессионально и с участием волонтеров — история целых районов. Так, есть Музей авангарда на Шаболовке, который рассказывает об архитектуре района и его истории через личные воспоминания жителей. Существует проект об истории Басманного района. Один из пионеров таких инициатив — сайт «Северяне» («Московский север»), созданный в 2004 году (он позиционируется как «сайт памяти Бескудниковской железной дороги»).

Некоторые музеи весьма успешно капитализируют ностальгию. Например, Музей советских игровых автоматов работает как коммерческое предприятие: как ресторан, сувенирная лавка, точка аттракции для туристов — и как пространство взаимодействия родителей с детьми. Наконец, это лекционная площадка. Этот музей стал частью городского пространства.

Аффективное восприятие

В народных проектах репрезентация советского мира выдержана в духе идиллии или утопии. В интервью и обращениях на сайтах музеев их создатели предлагают приобщиться к доброму старому времени, совершить путешествие «в мир положительных эмоций». Проект «Энциклопедия нашего детства» обещает «возвращение в волшебный мир, где царили мороженое в стаканчике и уроки «физры», крепкая дружба и дефицитная жвачка». Создатели пишут: «Помните запах разбавленного спиртом фломастера и пионерского галстука под утюгом, вкус газировки за три копейки и холодной столовской котлеты? Значит, вы тоже из этого мира!» Главное намерение кураторов проектов — не фактуализация прошлого, а ностальгическая мифологизация — с помощью рефлексивной ностальгии.

По сути, это музеи аффекта, провоцирующие сильные психологические и физиологические реакции. Причем телесность играет существенную роль. Материальный мир советского заставляет посетителей участвовать в реконструкции реалий того времени: переодеваться в винтажные костюмы, танцевать твист, отдавать пионерский салют, опробовать советские игровые автоматы.

Этот фрейм взаимодействия, несомненно, отражает установку современных музеев на интерактивность. Но, в то же время, за ним нередко следует и переключение мировоззрения. Есть риск, что материализованный советский спектакль захочется продолжать за рамками музея, совершенно забыв о травмах той эпохи.

Кстати, механизм аффекта оправданно задействуют и музеи, посвященные самым трагическим событиям истории ХХ века: войнам, репрессиям и пр. Эмоциональная реакция соединяется с интеллектуальной, культурной и физиологической. Таков Музей истории ГУЛАГа. И экспонаты, и организация музейного пространства оказывают сильное (до слез и дрожи) воздействие на зрителей. Его эффект гораздо мощнее, чем у сухих фактов о том, сколько людей были уничтожены в сталинскую эпоху.

По ту сторону мифа

В 1990-е годы брежневский период советской истории трактовался как время стагнации, разложения коммунистической идеологии и системы управления. Во второй половине 2000-х эта эпоха представала в массовом сознании уже в другом свете. Появился запрос на ностальгию. Он был вызван неудовлетворенностью результатами рыночных реформ и экзистенциальными потребностями — обретения ценностной почвы под ногами. Ею и стало идеализированное прошлое, некий штиль на фоне частых штормов (прекаризации труда, резкой смены социальных ролей, экономических кризисов и пр).

Однако ностальгия не была всеобщей. Не все социальные группы тосковали по приукрашенному прошлому. Тяга к нему, скорее, проявлялась у тех, кто не был вовлечен в повседневность позднего советского времени, особенно в регионах и малых городах, которые переживали тотальный дефицит. Обычных людей — инженеров на заводе, мастеров в цеху, квалифицированных рабочих, доярок, водителей — по-видимому, чаще беспокоило не отсутствие свободы слова, а бытовые тяготы, например, отсутствие товаров. Нужно готовить ребенка в школу, а формы, ботинок, рубашки в продаже нет. Их нужно доставать. Каждое бытовое действие сопровождалось гигантскими затратами сил, что было довольно странно для технически развитой страны, запускавшей космические корабли.

А жителям крупных городов, гуманитарной или технической интеллигенции часто не хватало интеллектуальной свободы, «воздуха» чтения (многое было запрещено), поездок за границу (культурного отдыха). Это были квазипотребительские и гражданские ожидания. У этой прослойки ностальгия проявляется меньше. Они даже немного удивляются этому интересу к советскому дизайну. Ведь в свое время люди мечтали о том, что они купят не радиоприемник «Океан», а какой-нибудь «Philips» или «Grundig».

Но все эти бытовые ожидания и трудности были характерны для родителей. А дети и подростки воспринимали то время с неким романтизмом. Они гоняли на велосипедах, носили ключи от дома на шее, играли в казаков-разбойников и были счастливы. Казалось, что впереди, за поворотом, их ждет «прекрасное далеко». Но этот миф внезапно умер. Да здравствует миф!

Старт рефлексии

Любопытно, что ностальгия позднесоветских поколений по периоду застоя способствовала рефлексии, более взвешенному осмыслению той эпохи. В середине 2000-х произошел резонанс — или встречное движение. С одной стороны, о прошлом размышляли самые обычные люди (сначала в многочисленных сообществах в живом журнале, затем в блогах, на сайтах и пр.), с другой — ностальгией всерьез заинтересовался академический мир: историки, социальные антропологи, культурологи. Стало ясно, что этот феномен обществу необходимо изучать, с тем, чтобы понять и осознать себя. И при этом, по возможности, отказаться от идеологических клише.

В начале 2000-х годов исследования ностальгии были, в основном, на Западе. Ряд работ вышел у российско-американского историка культуры, антрополога Сергея Ушакина. Довольно много было посвящено феномену остальгии в Германии (нем. Ostalgie от Ost — «восток»), тоски по бывшей ГДР. Это пример самой ранней тяги к ушедшему социалистическому прошлому, как к затонувшему «Титанику» (немецкие авторы стали писать об этом феномене с конца 1990-х).

В России поначалу выходили, скорее, журналистские материалы, особенно вокруг ностальгического потребления — например, открытия ресторанов в советском духе, использования квазисоветских брендов. Стало очевидно, что идет волна материализации ностальгии. Но она началась за три-четыре года до этого, когда люди разных профессий — журналисты, предприниматели, инженеры — вдруг по собственной воле решили собирать вещи и открывать в приобретенных для других целей домах, квартирах и гаражах музеи, посвященные СССР, и демонстрировать свои коллекции. Развивалась народная музеефикация.

Без шор

Очень долго рассуждения на тему застоя сводились к тому, что была плановая экономика, нерациональный Госплан, и отдельные функционеры, например, Алексей Косыгин, что-то делали. Сейчас ряд исследователей (например, Алексей Сафронов) занимаются изучением советской экономики, реформ, выясняют, почему и как действовало «нефтяное проклятье» и пр. Ясно, что простая стигматизация в духе «период застоя» ничего не дает в исследовательском смысле, — нужен глубокий всесторонний анализ.

В России исследованиями советской эпохи занимается, например, Галина Орлова, которая изучает советских физиков-ядерщиков. На Украине коммеморацию эпохи СССР анализирует литературовед и культуролог Валентина Хархун. Наконец общество стало воспринимать позднесоветское время как комплексный, многослойный, составленный из историй разных социальных групп период, а не только как историю, в которой действовали старцы из Политбюро, трудно было достать колбасу, но люди были счастливы, потому что существовала стабильность. Наконец формируется аналитический взгляд на прошлое. А у молодых людей тем временем стало модно тосковать по 1990-м.
IQ

Исследование музеефикации позднего советского времени поддержано Научным Фондом НИУ ВШЭ

Источник