Отличие стран первого эшелона от второго

Что такое эшелон развития

Условно можно выделить страны первого и второго эшелона развития, которые разнятся по уровню экономических достижений и прогрессивных преобразований в государстве на протяжении определенного промежутка времени. Условность причисления к первому или второму эшелону той или иной страны или группы стран объясняется тем, что в разные этапы экономического и политического развития страна может находиться как в первом, так и во втором эшелонах, меняя свое местоположение вследствие экономического роста и развития — или, наоборот — спада в экономике и неблагоприятных политических процессах в государстве.

Так, к примеру, на протяжении XIX-XX веков лидерами первого эшелона развития в мировом сообществе оставались Великобритания и Франция за счет эволюционно ранее всех сложившейся индустриальной системы производства и постепенному, а соответственно, сбалансированному, социальному преобразованию общества. Также в группу стран первого эшелона входили Бельгия, скандинавские страны, Швейцария. Близко к пресловутому первому эшелону находились страны-колонии, такие как Австралия, Канада, Новая Зеландия. В начале XX века безусловной страной первого эшелона стали США за счет быстрого развития технологий и промышленности, естественного богатства страны.

Вторым эшелоном развития в XIX-начале XX вв считаются такие страны, как Германия, Россия, Италия, Япония. В этих государствах экономическое развитие тормозилось политическими проблемами в государстве, а все полезные преобразования сталкивались с отрицанием консервативно настроенной части общества и власти.

Однако в начале XX столетия ускоренное модернизирование в странах второго эшелона привела к созданию развитой индустрии, преобразованиям в сельском хозяйстве, развитию науки. Все эти реформы проводились с подачи государства и имели вследствие этого достаточно противоречивые последствия. Эти преобразования значительно изменили расстановку сил на карте мира. Однако противоречивость командной модернизации привели к дисбалансу в обществе и экономике, где составляющие производства и предпринимательства сочетали в себе черты, характерные для разных стадий развития индустриальной модели.

Источник

Эшелоны модернизации и проблема «догоняющего развития».

Понятие «догоняющее развитие» служит для обобщенной характеристики целого ряда моделей ускоренной модернизации, сформировавшихся в XX в. Следует учесть, что «догоняющее развитие» не может рассматри­ваться в качестве движения различных стран и народов по некоему универсальному пути к «современности» или «прогрессивности». Оно не означает и «вестернизацию», т.е. насаждение неких «западных» стан­дартов жизни, духовных ценностей и поведенческих стереотипов. Нако­нец, не всегда корректно использовать для анализа проблем «догоняю­щего развития» и расхожую дефиницию «страны молодого капитализ­ма», обозначающую регионы, якобы отстававшие от обычной динами­ки развития капитализма и устремившиеся в историческую «гонку за лидером». В то же время совершенно очевидно, что сама историческая природа модернизации предполагает неравномерность этого процесса и многообразие его моделей.

Модернизация представляет собой переход от общественной системы традиционного типа (аграрной) к индустриальному обществу. В экономичес­кой сфере модернизация сопряжена с утверждением рыночных отношений как основного типа общественных связей, переходом от простого к расши­ренному воспроизводству, созданием целостной инфраструктуры промыш­ленного, фабрично-заводского производства и крупного акционерного капи­тала, формированием соответствующего отраслевого баланса. Движущей силой экономики становятся товарно-денежные отношения и капитал, вопло­щенный в технико-технологическом и организационном базисе производства. Тем самым обеспечивается устойчивое накопление «капитализированного труда» и его нарастающее преобладание над трудом «живым». Все общество в ходе модернизации раскалывается на два класса — работников, распоряжаю­щихся лишь собственным «живым трудом», и капиталистов, собственников «накопленного труда». На смену иерархичному и упорядоченному сословно- корпоративному социальному пространству приходит динамичная и, одно­временно, очень жесткая биполярная социальная модель. В сочетании с разнообразными социокультурными и политико-правовыми аспектами мо­дернизации такая трансформация общества сопровождается радикальным изменением всего мироощущения человека, системы его социализации, эти­ческих и поведенческих установок. Поэтому объективно возникают предпо­сылки для складывания двух основных типов модернизации. Первый из них (органический) предполагает сбалансированное и эволюционное развитие модернизационных процессов, когда любые институциональные реформы лишь закрепляют уже произошедшие ментальные изменения, уже накоплен­ный социальный опыт. Вектор модернизации в этом случае идет «снизу». Второй тип модернизации (неорганический) означает искусственное форси­рование этих процессов за счет реформ «сверху», насаждения тех или иных институтов и форм общественных отношений, не имеющих адекватной опоры в массовом сознании и даже противоречащих ему.

Специфика органической и неорганической модернизации обычно оговаривается при сравнении исторического пути Запада и Востока. Однако и в рамках западной цивилизации отнюдь не все страны изначально встали на путь органической модернизации. Различие в динамике развертывания модернизационных процессов, их хронологических рамок и движущих сил позволяет выделить среди них несколько групп, или «эшелонов».

Лидерами «первого эшелона» на протяжении всего Нового времени оставались Великобритания и Франция. Процесс формирования индустри­альной системы в этих странах протекал эволюционно, на протяжении нескольких столетий и носил органический характер. Преемственность в развитии основных форм производства и предпринимательства, гибкое, постепенное изменение социальной структуры предопределили особую прочность и сбалансированность общественных институтов, возникших в результате модернизации. По динамике общественного развития к Великоб­ритании и Франции были близки Нидерланды, Бельгия, Люксембург, Швей­цария, а также Швеция и Дания. Не имея экономических, геополитических и культурных предпосылок для борьбы за лидирующие позиции в западном мире, эти «малые» страны достигли к началу XX в. вполне зрелых форм индустриальной организации.

Особую группу стран, близкую к «первому эшелону», составили «бе­лые переселенческие колонии» — британские доминионы Канада, Австра­лия, Новая Зеландия. На рубеже XIX- XX вв. в группу стран «первого эшелона» стремительно входят Соединенные Штаты Америки. На первый взгляд, ускоренный характер общественного развития в этот период дает основание отнести США к странам «неорганической модернизации». Одна­ко формирование здесь индустриальной системы не было форсированным, направляемым «сверху» реформаторским процессом. Первоначально сказа­лась специфика американского «переселенческого» общества, не имевшего собственных прочных традиций доиндустриального периода. По заверше­нии гражданской войны Севера и Юга к этому фактору добавились и новые — складывание единого общенационального рынка в огромной стране с богатейшими природными ресурсами, колоссальный приток иммигрантов, немалую часть которых составляли квалифицированные и недорогие трудо­вые кадры, приток капиталов из Европы. К тому же большинство американ­ских предприятий создавалось на новейшей технологической базе, с учетом наиболее перспективных технических разработок. Именно в США впервые широко была внедрена конвейерная система. Активно шло внедрение в производство электрической энергии. Автомобильное производство стано­вилось символом американской промышленной мощи.

В первой половине XX в. США по динамике промышленно-финансово- го роста и модернизации социальной структуры уже уверенно опережали Францию и Великобританию. Однако это отнюдь не свидетельствовало о расколе в «первом эшелоне». Помимо общих геополитических интересов и культурной общности, взаимное тяготение США и европейских стран «пер­вого эшелона» было связано с однотипностью их социально-экономического развития. Становление системы монополистического капитализма происхо­дило здесь в наиболее «чистом», классическом варианте. Концентрация производства и централизация капитала вели к ускоренному вытеснению малого и среднего предпринимательства, унификации экономической инфра­структуры и росту транснациональных производственных и торговых связей. Сырьевая специализация внутренних периферийных районов, традиционная для ранних этапов индустриального развития, к началу XX в. была практи­чески ликвидирована. Сложилась основа для преодоления отраслевых дисп­ропорций, наращивания инвестиций в системе транспортных коммуникаций. Быстрыми темпами возрастала мощь финансово-банковской системы, укреп­лялись ее связи с промышленным бизнесом. Благодаря широкому внедрению новейших технологий, в том числе даже в таких традиционно «ненаукоем­ких» отраслях как легкая промышленность и сельское хозяйство, начался переход от экстенсивных к интенсивным формам развития.

Благодаря всем этим факторам в странах «первого эшелона» сохрани­лась достаточно сбалансированная модель обшественного развития, кото­рая выдержала испытания и «Великой депрессии», и двух мировых войн. Нарастание структурных противоречий, характерных для системы монопо­листического капитализма, создавало здесь не угрозу экономического краха и антагонистического социального конфликта, а потенциал для дальнейше­го обновления и совершенствования существующих общественных инсти­тутов. Единственным исключением стала Франция страна, в которой на протяжении XIX и отчасти XX вв. сохранялись внутренние «периферий­ные» регионы с преобладанием традиционных средних слоев населения, доиндустриальными формами экономической занятости и социальной пси­хологии. На фоне разгрома во Второй мировой войне во Франции сложи­лись условия для перехода к совершенно иной модели развития, присущей странам «второго эшелона». Но возможность такой альтернативы в значи­тельной степени зависела от внешних факторов. С разгромом нацизма Франция вернулась в лагерь стран либеральной демократии.

«Второй эшелон» модернизации составили на рубеже XIX- XX вв. Германия, Россия, Австро-Венгрия, Италия и Япония. Большинство из этих стран встали на путь модернизации еще задолго до эпохи монополистическо­го капитализма. Однако укрепление капиталистического уклада в экономике, вытеснение традиционных социальных институтов и формирование индуст­риальной классовой структуры были тесно связаны здесь с сугубо политичес­кими процессами. В России и Австро-Венгрии — огромных империях с исключительно разнородным в этническом, конфессиональном, культурном отношении составом населения, развертывание модернизации ощутимо зави­село от реформаторской стратегии государственной элиты. В Германии и Италии этот процесс долгое время сдерживался политической раздробленно­стью. Поэтому преобразования, призванные ускорить общественное развитие этих стран, нередко носили спонтанный характер, отражали политическую конъюнктуру или личные устремления царствующих особ, а потому неизбеж­но сопровождались консервативными «откатами».

В последней трети XIX в. государственная элита стран «второго эшелона» не только приняла стратегию ускоренной модернизации, но и впервые совершенно осознанно поставила задачу коренного обновления всей системы общественных отношений. Причиной послужило все более очевидное отставание от ведущих стран мира в экономической и военной мощи. В условиях завершения промышленного переворота и колониаль­ного раздела мира, укрепления транснациональных экономических свя­зей, складывания военно-политических блоков, претендующих на миро­вое лидерство, отставание в модернизации начинало угрожать националь­ному суверенитету даже крупнейших империй. Ответом стран «второго эшелона» на внешний «вызов» стало начало крупномасштабных систем­ных реформ. При этом переход к «догоняющему развитию» отнюдь не свидетельствовал о распространении космополитических настроений или готовности признать собственную историческую «неуспешность». Напро­тив, страны, принимавшие «вызов», ориентировались на всемерное ук­репление национального суверенитета, защиту собственных интересов в меняющемся мире. Идеологическое обоснование ускоренной модерниза­ции, как правило, было тесно связано с обостренным переживанием собственной национальной специфики, культурно-исторической самобыт­ности, гипертрофированным ощущением враждебности со стороны дру­гих стран и народов.

Форсированная модернизация в странах «второго эшелона» была инициирована «сверху» и носила неорганический характер. Противоречи­выми оказались и ее последствия. В кратчайшие, по историческим меркам, сроки была создана высокомонополизированная индустрия, завершилось складывание общенационального рынка, формирование разветвленной бан­ковской системы. Были произведены радикальные преобразования в аграр­ном секторе. Бурно развивалась транспортная инфраструктура. В ведущих отраслях промышленности широко внедрялись новейшие технические и технологические достижения. Относительно невысокая внутриотраслевая конкуренция и ускоренная централизация производства способствовали не только быстрой монополизации экономической системы, но и распростра­нению высших форм монополистических объединений — трестов и концер­нов. Однако общая структура национального промышленного и финансово­го капитала оставалась недостаточно развитой. Это создавало предпосылки для широкого государственного вмешательства в развитие экономики. Госу­дарство выступало не только крупнейшим инвестором, но и основным инициатором структурных преобразований. Большую роль в развитии ин­дустриальной базы стран «второго эшелона» играл и зарубежный капитал, в первую очередь французский и английский.

Ускоренный экономический рывок позволил странам «второго эшело­на» уже к началу XX в. приблизиться по уровню развития к лидирующим державам Запада, включиться в процесс складывания мирового торгового и финансового пространства, принять участие в борьбе за перераспределение сфер колониального влияния, выдержать гонку вооружений, развернувшу­юся в преддверии Первой мировой войны. Особенно заметными были успехи Германии. К 1913 г. она вышла на второе место по уровню промыш­ленного производства (16 %). Среднег одовые темпы роста за период 1870- 1913 гг. составили 2,9 % (США — 4,3 %; Великобритании — 2,2 %). Уникаль­ный рывок в экономическом и социальном развитии совершили на рубеже XIX- XX вв. Россия и Япония.

Успешные реформы в ст ранах «второго эшелона» значительно измени­ли соотношение сил на мировой арене. Но одновременно происходил и быстрый рост внутренних противоречий в социально-экономической системе этих стран. Причиной стала несбалансированность модернизационных про­цессов, их форсированный характер, который не отвечал объективному уров­ню развития общества. Все более очевидным становился разрыв между темпами роста производства и покупательной способности населения. По­требительский рынок стремительно терял емкость. Отрасли, ориентирован­ные на личное потребление (легкая, пищевая, текстильная), испытывали большие трудности со сбытом. К тому же они оставались почти не охвачены процессом монополизации. Отставание в концентрации производства приво­дило и к замедлению темпов технологического обновления этих отраслей, сохранению в них архаичных форм трудовых отношений. В целом, в эконо­мике стран «второго эшелона» сложилось причудливое сочетание элементов производственной культуры и предпринимательства, свойственных разным стадиям развития индустриальной экономической модели.

Особенно специфические формы в странах «второго эшелона» приня­ла модернизация сельскохозяйственной сферы. Ее основой стало не столько качественное обновление технической и технологической базы производ­ства, сколько социально-экономическая дифференциация сельского населе­ния, выделение зажиточной крестьянской верхушки, способной вести рен­табельное хозяйство, и обезземеливание остальной части крестьянства. При отсутствии притока инвестиционных средств (в силу неразвитости системы кредита), сохранении децентрализованной патриархальной структуры сбы­та сельскохозяйственной продукции основным источником прибавочного продукта становился труд батраков, наемных сезонных рабочих. Это спо­собствовало консервации сложившейся деформированной модели сельско­хозяйственного производства, а также сокращало приток рабочей силы в городскую промышленность. Еще одной особенностью сельскохозяйствен­ной производственной структуры стало сохранение латифундий, а также остатков сословных привилегий крупных земельных собственников. В Рос­сии, Италии. Австро-Венгрии аграрные регионы превратились в своего рода «внутреннюю периферию», все более отстающую по темпам развития.

Недостаточно сбалансированная отраслевая структура, незначитель­ная емкость внутреннего потребительского рынка и острая конкуренция на мировом рынке, незавершенность складывания финансовой инфраструкту­ры делали экономику стран «второго эшелона» чрезвычайно зависимой от государственного патернализма. Причем наращивание темпов экономичес­кого роста не снижало, а наоборот лишь увеличивало роль этого фаетора. Государство по-прежнему несло бремя огромных финансовых расходов на ‘ развитие транспортной инфраструктуры, инвестиционную поддержку сгра- ‘ тегически важных отраслей, в том числе военно-промышленного комплек­са, проведение аграрных преобразований. Происходило все более очевид­ное сращивание системы частного предпринимательства, финансово-бан­ковского сектора со структурами государственного управления.

Результаты Первой мировой войны еще более осложнили процесс ускоренной модернизации. Страны «второго эшелона» понесли наиболь­шие потери, усугубившиеся репрессивными решениями Парижской мирной конференции. Распад империй Гогешюллернов, Габсбургов и Романовых, радикальная перестройка политической карты Центральной Европы, волна революций подорвали исторически сложившуюся систему экономических

связей. Приход к власти в России в 1917 г. партии большевиков положил начало строительству принципиально новой общественной системы и на длительное время изолировал страну от участия в развитии мирового рынка. Объявленная виновницей войны Германия была поставлена услови­ями Версальского договора на грань экономического краха. В еще более бедственном положении оказалась Австрия, превращенная решениями Па­рижской конференции в небольшое государство, лишенное всех связей с другими частями прежней империи Габсбургов. Немногим лучше было положение Италии, формально вошедшей в число победителей. Ее потери в годы войны составили примерно 1/3 национального богатства.

В 1920-е гг. в странах «второго эшелона» произошла постепенная стабилизация социально-экономического положения. Однако характер этого процесса значительно отличался от ситуации в странах «первого эшелона». Требовался значительно больший объем восстановительных работ. Необхо­димо было фактически заново создавать систему коммуникаций и всю ры­ночную инфраструктуру. Огромной проблемой стала инфляция, принявшая в 1919-1922 гг. гипертрофированные формы. Позиции национального капитала оказались подорваны, и на протяжении всего послевоенного периода сохра­нялась решающая роль государства в экономическом развитии. После подпи­сания Женевских протоколов 1922 г. и принятия «плана Дауэса» в 1924 г. в экономике Австрии и Германии чрезвычайно усилились позиции иностран­ного капитала. Во второй половине 1920-х гг., несмотря на относительно высокие темпы развития, в этих странах не наблюдалось улучшения социаль­ного положения основной части населения.

Итак, в результате растянувшегося на несколько десятилетий процес­са ускоренной модернизации в странах «второго эшелона» произошла глубокая структурная перестройка всей экономической системы. Однако в ходе этого форсированного, во многом искусственного рывка сложилась деформированная экономическая модель. Ко всем противоречиям, прису­щим монополистической экономике, добавились отраслевая и рег иональная несбалансированность, инвестиционный «голод», отсутствие платежеспо­собного внутреннего спроса, недостаточная мобильность рабочей силы, растущие социальные проблемы. Все более активное вмешательство госу­дарства в экономические процессы отражало не только специфику «догоня­ющего развития», но и разрушительные изменения в массовом сознании. В тех странах, где ускоренная модернизация приобрела масштабный харак­тер, где реформы радикально меняли устои и традиции жизни, происходила массовая маргинализация общества. Росло число людей, уже утративших традиционные социальные связи и моральные ценности, но не адаптировав­шихся к новым реалиям. Маргинальная масса требовала стабильности, порядка, спокойствия. Постепенно на основе изломанной социальной пси­хологии формировалось агрессивное нротестное движение масс. I (оявились экстремистские партии, выдвигавшие лозунги создания «нового», «револю­ционного» порядка. В России, Италии, чуть позже — в Германии, Австрии, Японии, Испании. Португалии эскалация политического насилия привела к созданию тоталитарных режимов.

Экономическая модернизация в условиях тоталитарного разви­тия. Формирование тоталитарных экономических систем объективно пред­ставляло собой особую модель «догоняющего развития». Встав на путь автаркии и нарочито отказавшись от какого-либо копирования «передового» опыта либеральных стран Запада, тоталитарные режимы сконцентрировали усилия на дальнейшей модернизации всех сфер общественной жизни, в том числе производства и потребления. При этом идеологические различия тоталитарных движений — фашизма, нацизма и большевизма, предопредели­ли и существенную специфику процессов модернизации.

Экономическая политика фашистских режимов, как правило, строи­лась вокруг двух основных векторов. Первый из них был связан со стимули­рованием экономического роста с помощью методов прямого государствен­ного регулирования. Обычной практикой являлся ввод протекционистских тарифов, контингентирование внешней торговли, сочетание запретов на импорт с экспортными субсидиями. Директивное планирование осуществ­лялось за счет создания весьма «тесных» условий для деятельности пред­принимателей, ввода широкого круга ограничений и льгот, целенаправлен­ного стимулирования определенных секторов производства. Осуществля­лась и активная финансовая, инвестиционная политика. Быстрыми темпами рос государственный сектор экономики. В первую очередь, это касалось тяжелой индустрии, военно-промышленного сектора, транспортных комму­никаций. Все эти меры отнюдь не предполагали полного огосударствления экономических отношений. Сохранялась правовая защищенность институ­та частной собственности, значительная свобода предпринимателей в воп­росах определения рыночной стратегии, ценообразования, независимость фондового рынка и рынка капиталов (при их тесной связи с системой государственного планирования). Таким образом, государство не разрушало систему рыночных отношений, но сфера его действий и уровень влияния на экономические процессы значительно возрастали.

Наряду со стимулированием экономического роста, фашистские госу­дарства осуществляли исключительно активную социальную политику. Ее конечной целью являлось создание стабильной сословно-корпоративной социальной системы, преодолевающей антагонизм труда и капитала. Ос­новным критерием для создания корпораций и закрепления их правового статуса являлся отраслевой принцип. Так, например, фашистская конститу­ция Австрии 1934 г. провозгласила образование «христианского, немецкого, союзного государства, организованного по сословному принципу». Хозяй­ственная деятельность разделялась в соответствии с нею на семь полуавто­номных сфер (сельского и лесного хозяйства, промышленности и горного дела, ремесла, торговли и путей сообщения, финансов и социального обеспечения, свободных профессий, государственной службы), в каждой из которых создавалась единая корпорация. К 1933-1934 гг. складывание корпоративной системы завершилось и в Италии. Основой ее остались организации предпринимателей и профсоюзы (синдикаты) наемных работ­ников. В Испании и Португалии оформление корпоративной системы также происходило на основе синдикалистского движения.

Формирование сословно-корпоративного социального строя суще­ственно меняло систему трудовых отношений. В 1927 г. в Италии была принята «Хартия труда», закреплявшая солидаристскую направленность коллективных договоров (примирение интересов работодателей и ра­ботников, подчинение их высшим интересам производства). Хартия вводила широкий перечень социальных и трудовых гарантий, на кото­рый имели право работники, запрещала забастовки и локауты, учрежда­ла государственный трудовой суд с арбитражными функциями. Режи­мом Ф. Петеиа. возникшим во Франции после поражения в 1940 г., была разработана аналогичная «Хартия труда». Основой ее стал закон от 26 октября 1941 г. «О социальной организации профессий». Закон про­возглашал превращение профсоюзов в корпоративные органы, объеди­ненные в единой «профессиональной семье», подчиненные идее «объе­динения и гармонии интересов». Количество и состав корпораций уста­навливались на основе единой классификации промышленности, тор­говли и профессий. Во главе каждой корпорация создавались «соци­альные комитеты», обеспечивающие широкое социальное сотрудниче­ство членов корпорации, но не занимающиеся политической деятельно­стью. Также вводилась система арбитражных трудовых трибуналов, рассматривающих конфликтные ситуации, возникающие внутри корпо­раций или во взаимоотношениях представителей различных корпора­ций. Стачки и локауты запрещались.

Таким образом, социально-экономическая политика фашистских ре­жимов имела ярко выраженную мобилизационную направленность и идео­логическую специфику. Но, в целом, она вполне соответствовала тенденци­ям усиления регулирующей роли государства и создания социально ориен­тированной «смешанной экономики», которые формировались в середине XX в. во всех странах Запада. Примечательно, что на протяжении длитель­ного времени не возникало и политического антагонизма между фашистс­кими странами и либерально-демократическими государствами Запада. Но участие Италии во Второй мировой войне на стороне нацистской Германии поставило фашизм вне закона. Австрофашистский режим был уничтожен еще до войны самой нацистской Германией, а петеновский режим во Франции был объявлен победителями коллаборационистским (соглашатель­ским) и уничтожен сразу же после освобождения Франции. Таким образом, лишь Испания и Португалия получили возможность сохранить созданную сословно-корпоративную модель на протяжении послевоенных десятиле­тий. Ее эволюционное развитие продолжалось до начала 1970-х гг. По мере завершения ускоренной модернизации, в том числе формирования индуст­риальной производственной модели, укрепления новой социальной струк­туры общества, психологической адаптации населения к рыночным отно­шениям, складывания гражданского общества, сформировались условия демократизации политической системы Испании и Португалии. Вслед за изменением их государственного строя в 1970-х гг. сразу же произошла и интеграции этих стран в мировую экономику.

Социально-экономическая политика нацистского режима в Германии имела ряд черт, схожих с фашистской моделью, но в целом существенно отличалась. Нацисты не придавали большого идеологического значения со- словно-корпоративной политике, поскольку ориентировались не на общена­циональное единение, а на выстраивание жесткой расовой иерархии в обще­стве. Сословная организация использовалась ими лишь для повышения управляемости экономики и наращивания темпов развития. Под эгидой государства каждая из основных групп населения получала определенные преференции, но была жестко ограничена своей экономической ролью. Так, например, крупные предпринимательские круги пользовались выгодами го­сударственной протекционистской поддержки, оказались защищены от забас­товочного движения. Система государственных заказов снижала степень предпринимательского риска. Однако уменьшилась и свобода предпринима­тельства, возможность получения сверхприбылей. Хозяин предприятия по сути превратился в государственного чиновника, не имея возможност и само­стоятельно определять виды продукции и масштабы производства, усло­вия найма и цену товаров. Мелкобуржуазные слои — ремесленники, торговцы, кустари — были защищены от конкуренции благодаря запрету создания новых ремесленных мастерских и торговых точек, получили доступ к государственным заказам и кредитам. Но вся их деятельность оказалась также жестко регламентирована. В схожем положении находи­лись и крестьяне. Создавалось сословие бауэров — землевладельцев арий­ского происхождения. Им запрещалось дробить земельную собствен­ность при наследовании, продавать и закладывать ее, но при этом они освобождались от долгов, налога на наследство и поземельного налога. Продукты сдавались на государственные приемо-сдаточные пункты по твердым ценам. Мелкое крестьянство, не входившее в эту систему, было обречено на разорение.

В столь же двойственном положении оказался и немецкий пролетари­ат. Наемные рабочие были лишены прав на образование независимых профсоюзов, заключение коллективных договоров, борьбу за улучшение условий и оплаты труда. Заработная плата была заморожена на уровне 1932 г. С вводом трудовых книжек был затруднен переход на другие пред­приятия. В то же время государственное законодательство гарантировало общие для всех условия труда, ограничивало возможность увольнений. Резко сократилась безработица. Труд во благо нации пропагандировался как высшая гражданская обязанность каждого немца. Огромные масштабы приобрело Имперское трудовое соревнование. В число важнейших офици­альных праздников вошел Национальный день труда 1 мая. Действовала разветвленная система благотворительности. Для рабочих семей большое значение имела государственная поддержка материнства, создание государ­ственной системы образования и воспитания, которая приняла на себя материальную заботу о детях. Большинство немцев оказались вполне ло­яльны к подобным изменениям. Одних устраивала возможность вырваться из прежней убогой и бесперспективной жизни, другие были слишком измучены многолетними кризисными переживаниями, страхами, неуверен­ностью в будущем. Те же, кто оказывался в оппозиции к новой системе, безжалостно изолировались или уничтожались. Уничтожению подверглись и те социальные группы, которым не нашлось «места» в расовой системе (евреи, цыгане, лица с психическими заболеваниями и нетрадиционной сексуальной ориентацией).

Готовясь к тотальной войне за мировое господство, нацистское руководство добилось беспрецедентной централизации механизмов эко­номического развития. Помимо методов косвенного регулирования (по­ощрение частных инвесторов, субсидии нерентабельным производителям, налоговые льготы крупным фирмам) все большую роль играло прямое регулирование. Директивное планирование к 1939 г. охватило более 80% общего объема производства. Для концентрации промышленного по­тенциала проводилась политика принудительного картелирования. По закону 1934 г. министр экономики получил исключительные полномо­чия по слиянию предприятий (любой формы собственности), их лик­видации, смещению управляющих и т.п. исходя из принципа «обще­ственной необходимости». Причем государство не несло ответствен­ности за возможный ущерб собственников при проведении таких процедур. Политика «ариизации» банковской сферы (очищения от «еврейского капитала») сократила количество банков с 1725 до 477. Одновременно возрастало и непосредственное участие государства в системе производства. За период 1933-1938 гг. общая сумма государ­ственных расходов в экономической сфере выросла в 7 раз (с 3 млрд до 21 млрд марок).

Еще одним источником экономического роста в условиях нацистской диктатуры стала тотальная мобилизация трудовых ресурсов. На основании Закона «О порядке национального труда» 1934 г. и других нормативных актов государс гво полностью ликвидировало права предпринимателей на определе­ние условий труда, увольнения, взыскания штрафов. Все аспекты трудовых отношений решались под прямым контролем Министерства труда и назначае­мых им «опекунов труда». Одновременно централизованной регламентации подвергался уровень заработной платы, вводились трудовые книжки, запреща­ющие самовольное изменение места работы, а также порядок принудительного набора рабочей силы и ее перевод на предприятия «общественного значения» (как правило, военные). В годы войны нацисты также широко использовали рабский труд заключенных, военнопленных и перемещенных лиц.

Таким образом, экономика нацистской Германии не только носила мобилизационный характер, но утрачивала характер капиталистической. Независимо от формального сохранения частной формы собственности рыночные отношения были практически уничтожены. В условиях отсут­ствия свободы распоряжения и отчуждения средств производства, тоталь­ной государственной регламентации трудовых отношений частная соб­ственность теряла роль естественного регулятора экономических отноше­ний и превращалась лишь в легальную форму имущественного расслоения.

Создание мобилизационной экономической модели принесло исклю­чительно высокие результаты. За период 1933-1938 гг. национальный доход в Германии удвоился, промышленное производство возросло на 102 %. Эта динамика развития принципиально отличалась от депрессивного состояния экономики ведущих западных стран в 1930-х гг. К 1938 г. Германия уже уверенно занимала второе место в Европе по экономическому потенциалу, а в мире уступала лишь США. Уверенный экономический рост сохранялся в предвоенные годы в Италии и Японии, также вставших на путь создания мобилизационной модели экономики. Но Вторая мировая война заверши­лась для этих стран полным крахом. Катастрофические последствия пора­жения, а также противоречивое наследие нескольких десятилетий «догоня­ющего развития» обусловили явное отставание Западной Германии, Ита­лии, Австрии, Японии в послевоенные годы не только от США, но и от Великобритании, Франции, Бельгии, Нидерландов. Разделение западных стран на два «эшелона» становилось особенно заметным. Однако уже в 1950-х гг. этот разрыв не только сократился, но и практически был ликвиди­рован. Ускоренный рывок стран «второго эшелона», позволивший им войти в число ведущих стран Запада, получил название «экономического чуда».

Причины немецкого, японского, итальянского «экономического чуда» достаточно многогранны. В первую очередь сказались особенности после­военного развития стран «второго эшелона» — коренная перестройка эконо­мического механизма, унаследованного от тоталитарных режимов (что обусловило крупномасштабное обновление основного капитала на новей­шей технико-технологической основе), относительная дешевизна рабочей силы при ее высокой квалификации, колоссальный отложенный спрос на рынке потребительских товаров, более позднее включение в гонку вооруже­ний (что освобождало значительную часть национального дохода для фи­нансирования структурных преобразований промышленного и сельскохо­зяйственного производства).

В целом «экономическое чудо» завершило почти столетний процесс форсированной модернизации в странах «второго эшелона». К 1960-м гг. индустриальная система сложилась в этих странах в достаточно зрелой форме. Ее дальнейшее развитие могло идти уже на основе внутренних, естественных факторов. Причем в формировании социально ориентирован­ной смешанной экономики с большой ролью государственного регулирова­ния страны бывшего «второго эшелона» получили даже некоторое преиму­щество по сравнению с прежними лидерами Запада. Многолетние традиции централизованного регулирования экономики, прочные связи государствен­ных и предпринимательских структур, отсутствие в массовой психологии устойчивых стереотипов «твердого индивидуализма» и влияние идей соци­альной справедливости, общенационального блага, позволили этим странам не только легко интегрироваться в новую макроэкономическую систему, но и занять в ней прочные позиции.

В этих условиях лидерство США становилось уже не столь глобаль­ным. Если в 1955 г. совокупный ВВП (валовой продукт, учитывающий и доходы от иностранных капиталовложений на территории страны) шести ведущих после США стран составлял 74 % от ВВП США, то в 1970 г. — уже 114%. Западная Европа превратилась в один из ведущих центров мирового производства. Быстро укреплялись экономические позиции Японии. К нача­лу 1970-х гг. Япония уже занимала второе место после США по совокуп­ным показателям производства, вышла на четвертое место в мировом экспорте, а по уровню накопленного капитала превзошла все остальные капиталистические страны. В 1960-х гг. заметный рывок совершили и «малые» страны Европы, в том числе страны Бенилюкса (Бельгия, Нидер­ланды и Люксембург, образовавшие в 1948 г. таможенный союз и в 1958 г. — экономический союз), скандинавские государства. Очень высоких темпов роста достигли страны Южной Европы (Португалия — 6,2 %, Испания и Греция — по 7,5 % в год).

По более сложному сценарию происходила ускоренная модернизация в странах Восточной Европы. На рубеже XIX- XX вв. эти регионы составля­ли континентальную «периферию». В силу национально-культурных и ис­торических традиций процесс утверждения капиталистических отношений и развития гражданского общества носил замедленный характер. Основная часть населения была по-прежнему дистанцирована от политической жиз­ни, инерционна с точки зрения экономической и социальной мотивации, ориентирована на эгалитарные или патерналистские идеалы. Восточноев­ропейский регион к тому же особенно сильно пострадал в ходе обеих мировых войн. Даже наиболее развитые в экономическом отношении стра­ны — Чехословакия, Польша, Венгрия, оказались к середине 1940-х гг. в состоянии глубочайшего социального кризиса. Переход к форсированной модернизации оказался тесно связан с политическим влиянием СССР и привнесением социалистической экономической модели.

В условиях начавшейся «холодной войны» Восточная Европа оказа­лась за «железным занавесом», и уже к 1948-1949 гг. во всех странах региона возникли коммунистические режимы. Началась открытая экспан­сия советского опыта общественных преобразований — «построение основ социализма». При этом, в отличие от иных моделей «догоняющего разви­тия», переход к строительству социализма по советскому образцу предпола­гал постановку ряда принципиально новых задач. Речь шла о социализации всей общественной структуры в духе марксистско-ленинского классового подхода, в том числе о ликвидации эксплуатации человека человеком, обеспечении полного преобладания наемного труда и его максималь­ном обобществлении, переходе к соответствующей структуре форм собственности и соотношению экономических укладов. Экономическая эффективность преобразований оказывалась менее значимой по сравне­нию с их социальным и психологическим эффектом — искоренением «нетрудовых элементов», закреплением нового типа социальной моти­вации, эгалитарных морально-этических ориентации. Важным критери­ем успешности таких реформ становился их темп и абсолютные количе­ственные показатели. Именно стремительное, тотальное преобразова­ние всей социально-экономической системы общества рассматривалось как основа наименее болезненного перехода к более справедливому и эффективному устройству. Те жертвы и потери, которые оказывались сопряжены с подобным революционным рывком, считались неизбеж­ными и оправданными.

Основными направлениями экономической политики восточноевро­пейских коммунистических режимов стали индустриализация, национа­лизация промышленности и банковского сектора, начало коллективизации сельского хозяйства, формирование новой управленческой и распредели­тельной системы. Национализация, первоначально осуществлявшаяся в отношении предприятий тяжелой промышленности, уже вскоре распрост­ранилась практически все отрасли производства. К началу 1950-х гг. доля государственной собственности в промышленности составила по региону более 90 %. Как и свое время в Советском Союзе, преобразования в сельском хозяйстве несколько отставали по темпам от индустриализации. Основной формой коллективизации агарного сектора в эти годы стало так называемое «формальное» кооперирование. Из-за недостатка инвестиций «коллективизировалась» лишь организация крестьянского труда при со­хранении прежней технической и технологической базы, свойственной индивидуальному крестьянскому хозяйству. Государство распространило контроль на весь рынок капиталов и ценных бумаг, а затем и полностью ликвидировало в этой сфере частную инициативу. Произошел отход от принципов рыночного ценообразования. Планирование экономического развития приобрело жесткий, директивный характер. Оно стало основы­ваться на физических объемах продукции (так называемые «валовые показатели») и полностью игнорировало реальный денежный эквивалент производимой продукции.

Важную роль для определения стратегии общественных преобразова­ний в восточноевропейских странах сыграла экономическая дискуссия, проходившая в 1951-1952 гг. в СССР. Итоги ее были подведены в книге Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР», где полностью отрицалось действие закона стоимости в сфере производства средств про­изводства, хотя и признавалось действие этого закона в области производ­ства предметов потребления. Тем самым, подтверждалась идея о постепен­ной ликвидации товарного производства при ,социализме. Государственная централизация и тотальное планирование, на’ первый взгляд, вполне соот­ветствовали марксовой идее о замене стихийной рыночной координации некоей «высшей», более гармоничной в социальном отношении, координа­цией общественного производства. Но, если Маркс предполагал возмож­ность свободного взаимодействия автономных производителей, то практика строительства «реального социализма» исходила из приоритета объединяю­щего государственного начала.

В результате проведения реформ уже к середине 1950-х гг. Восточ­ная Европа достигла небывалых успехов в «догоняющем развитии». Был совершен впечатляющий рывок в наращивании экономического потенциала, в модернизации социальной структуры, в масштабах реги­она завершен переход к индустриально-аграрному типу общества. Од­нако стремительный рост производства сопровождался увеличением отраслевых диспропорций. Создаваемый экономический механизм был во многом искусственным, не учитывающим региональную и нацио­нальную специфику. Экономический рост осуществлялся на экстенсив­ной основе, т.е. за счет все большего вовлечения количества рабочей силы, энергии и сырья. Сформировалась «мобилизационная» система экономических отношений, в которой вертикальная командно-админи­стративная структура заменяла действие горизонтальных рыночных связей. Ее неизбежным порождением стала бюрократизация экономи­ческого управления, появление проблемы скрытой коррупции. Чрезвы­чайно низкой оказалась социальная эффективность формируемой эко­номической системы.

Смерть Сталина в 1953 г. и начало политических перемен в СССР стали сигналом для корректировки политического курса. Быстрее всего изменения коснулись Польши, Венгрии, Чехословакии, ГДР, Югославии — стран, достигших индустриально-аграрного уровня развития и сформиро­вавших относительно развитую рыночную инфраструктуру уже в межво­енный период. По мере ослабления политического контроля со стороны Москвы в руководстве польской, венгерской, чехословацкой коммунисти­ческих партий активизировались сторонники корректировки прежнего курса, поиска более гибкой стратегии реформ, повышения их социальной эффективности. Однако попытки построения в 1950-1960-х гг. особой модели «социализма с человеческим лицом», в том числе привнесения в социалистическую экономику элементов рыночных отношений, не увен­чались успехом.

При проведении реформ основным источником экономического роста считалось смягчение государственного регулирования, отказ от тотального администрирования. Ставка делалась и на активизацию тех социальных групп, которые ориентировались на личную трудовую деятельность. Но все эти меры не сопровождались перестройкой форм собственности. Распространенной прак­тикой оставались административное распоряжение валютными средствами, жесткая регламентация внешней торговли, государственный контроль над ценообразованием, бюрократическое перераспределение государственных средств между предприятиями, сохранение на высших постах в руководстве предприятий и банков ставленников партийно-государственной «номенклату­ры». В результате, прослойка динамичных и предприимчивых работников, откликнувшихся на новации, оставалась зависимой от административной сис­темы. По мере углубления реформаторского процесса становилась очевидной необходимость освобождения новой системы управления производством от бюрократической опеки, перехода от санкционированного государством рас­ширения рыночного сектора к его самостоятельному развитию, децентрализа­ции и коммерциализации капитального инвестирования, правового оформле­ния нового типа отношений работодателей с наемными рабочими. Формирую­щийся экономический механизм объективно нуждался в распространении рыночных отношений на базовые сферы общественного производства — в формировании нег осударственног о рынка капиталов, ценных бумаг и рабочей силы. Но отказ от государственной монополии в этих вопросах означал крах самого социализма его конвергенцию, а фактически, и растворение в капита­листической системе. Закономерным итогом стало сворачивание реформ к началу 1970-х гг. — наступление «застоя». Немалую роль в этом сыграю и политическое давление со стороны СССР.

Последняя волна реформ социалистической экономики пришлась на вторую половину 1980-х гг. Импульс для них дала советская «перестройка». Причины же провала перестроечных реформ как в самом СССР, так и в Восточной Европе оказались весьма показательны. Ключевой идеей первого этапа перестроечных реформ была не столько политическая демократизация, сколько ускорение социально-экономического развития, новый виток дого­няющего» движения. В качестве его основы рассматривались более последо­вательное использование рыночных механизмов, децентрализация государ­ственного управления экономикой, переход на принципы самофинансирова­ния и самоокупаемости производства. Однако с точки зрения мировой практики подобные преобразования являлись явно недостаточными. На фоне глобального экономического кризиса второй половины 1970-х гг. на Западе уже формировались контуры совершенно новой постиндустриальной эконо­мической модели. Она предполагала гибкое инновационное развитие техни­ко-технологической базы производства, эффективное сочетание крупного и мелкого бизнеса, переход к ресурсо- и энергосберегающим технологиям, складывание единого информационного пространства. Эта модель позволяла значительно усилить личностный, психологический фактор в развитии про­изводственной системы, была адекватна новой социальной структуре запад­ного общества, в которой классовые факторы уступали место многогранным взаимоотношениям различных страт. Попытка социалистических стран дог­нать по уровню развития ушедший вперед Запад, сохраняя прежний экстен­сивный экономический механизм, лишь за счет сложной перестройки орга­низационной структуры экономики, была обречена на провал. Эта гонка лишь приводила к дальнейшему истощению сырьевой, энергетической, эко­логической базы. Попытка же перейти к интенсивному экономическому росту, не подкрепленная реальными структурными изменениями, лишь при­водила к снижению производительности труда и капитала.

Провал экономических реформ эпохи «перестройки» подвел черту под существованием социализма как мировой общественной системы. Попытка правительственных кругов СССР и ряда восточноевропейских стран активизировать в конце 1980-х гг. реформаторский процесс за счет демократизации, обеспечения идеологического плюрализма и гласности, лишь ускорили развал системы. Политизация общества, распад властной системы, дискредитация сложившейся на протяжении последних десятиле­тий ценностной системы усугубляли нарастающий экономических кризис, делали крах социализма неизбежным. В то же время эпоха социалистичес­кого строительства сыграла огромную роль в «догоняющей модернизации» восточноевропейского региона. По мере формирования индустриальной экономической базы, роста связанных с нею социальных слоев, их внут рен­ней дифференциацией, естественного развития институтов гражданского общества, соответствующих изменений в социальной психологии склады­вались предпосылки для перехода восточноевропейских стран к обычной модели экономического развития, не связанной с мобилизационной идеоло­гией и административно-командным регулированием. После краха социа­лизма понадобилось лишь одно десятилетие для полной интеграции этих стран в европейское экономическое пространство. Со вступлением боль­шинства из них в 2004 г. в Европейский Союз эпоха «догоняющего разви­тия» окончательно осталась в прошлом.

Источник