ВЛАДИМИР КАЗИМИРОВ: «ПРЕДСТАВЛЯТЬ НАШУ СТРАНУ ЗА РУБЕЖОМ — ПОЧЁТНАЯ И ОТВЕТСТВЕННАЯ МИССИЯ»
Дипломат и общественный деятель, поэт, человек интересной судьбы Владимир Николаевич Казимиров — о событиях, которые довелось пережить, и о людях, с которыми довелось встречаться — в интервью корреспонденту МР.
Текст: Дмитрий Сурмило
— Владимир Николаевич, что определило Ваш выбор?
— Поступление в Институт международных отношений летом 1948 года стало удачей. Растила меня мать-одиночка, работница московской типографии, подучившаяся потом на корректора. В школе занимался я вполне сносно, и аттестат зрелости получился неплохой. О карьере дипломата даже не помышлял. Про МГИМО случайно узнал незадолго до вступительных экзаменов. Не мода привела туда (тогда её ещё и не было), скорее интуитивная тяга к политическому образованию: хотелось ориентироваться в хитросплетениях международных и внутренних событий. Экзамены сдал успешно, набрав неожиданно много баллов, и утонул в безбрежной, неведомой дотоле жизни студента — учёба, самообразование, общественные нагрузки, спорт. Как полузащитник молодёжной команды «Торпедо» я был нужен сборной института по футболу, позже меня втянули и в хоккей с шайбой.
При разделе на историко-международный и международно-правовой факультеты подался в «историки». Руководителем диплома был академик Евгений Тарле, а преддипломную практику прошёл в «Комсомольской правде», где и хотел работать. Тягу к перу ощущал, но, увы, вакансий в международном отделе редакции не было. По отметкам немного не дотянул до «красной корочки», но понял, что «взял» в МГИМО не всё, что должен был взять. Отработав шесть лет, доучивался в Высшей дипломатической школе, где «вкалывал» осно-вательнее, получив диплом с отличием. Мать мечтала видеть меня в науке, побуждала идти в аспирантуру. С чьей-то подсказки удалось выбить рекомендацию Учёного совета «на сторону» — институт истории АН СССР объявил набор аспирантов по Венгрии, Румынии и Албании. Венгрия казалась мне загадочной, немного романтической страной Восточной Европы. Но вскоре стало ясно, что перспектив у меня практически нет — был более достойный претендент. А в это время начинался всесоюзный турнир общества «Буревестник», членами которого были все студенты. Являя родне и друзьям верх легкомыслия, вместо экзаменов в аспирантуру я, как капитан московской футбольной команды, укатил на юг, где мы одолели кишинёвский «Буревестник» из класса «А» на их же поле и довольно легко выиграли турнир общества в Одессе. На футбольном поле я познакомился со Львом Яшиным и однажды чуть не забил ему гол, а спустя годы мы с ним крепко сдружились.
— Как начиналась дипломатическая карьера?
— Как раз в Одессу жена сообщила мне, что я приглашён для беседы в МИД СССР. Кадровик, отчитав меня за бормотание насчёт причин моей задержки, всё же предложил должность секретаря консульства СССР в городе Дебрецен Венгерской Народной Республики. Радовало счастливое совпадение: всё-таки немало прочитал о Венгрии и смогу познакомиться с ней воочию. Мой однокурсник Анатолий Бучин, принятый в кадровое управление МИД, многозначительно шепнул: «В Будапеште есть, у кого поучиться!». Так я впервые услышал о работавшем там советнике посольства Ю. В. Андропове. Два месяца стажировки в консульском управлении, и 23 января 1954 года мы с женой приехали в Дебрецен. Поработал я там всего три дня и по звонку Юрия Владимировича был переброшен в Будапешт, где после напутственной беседы с ним я был прикреплён к консульскому отделу посольства.
Так, благодаря МГИМО, началась почти полувековая непрерывная дипломатическая служба, за время которой сменилось десять министров иностранных дел. Поработав под началом многих старших товарищей, в том числе шести послов за рубежом, с 1972 года я сам шесть раз вручал верительные грамоты главам других государств: четырежды от имени СССР и дважды от России.
Разными были «мои» регионы и страны — Восточная Европа, Латинская Америка, Карибы, Африка, Закавказье. Любопытен не только географический разброс, но и то, что в профессиональном плане подсмотрел немало «проделок» истории, ведь представлять нашу страну за рубежом — почётная, интересная и ответственная миссия.
В разные годы довелось понаблюдать вблизи работу многих политических деятелей: Н. Хрущёва, В. Молотова, Н. Булганина, А. Микояна, М. Суслова, Л. Брежнева, Я. Кадара, Ф. Кастро, Дж. Картера, А. Громыко, Б. Ельцина, Е. Примакова, Э. Шеварднадзе, сандинистских лидеров, Г. Алиева, Л. Тер-Петросяна, Р. Кочаряна, а из нынешних — президента Армении Сержа Саргсяна, министра иностранных дел России Сергея Лаврова.
Даже когда я находился в отставке руководство МИД не раз приобщало к интересным делам и в Москве — к сравнительному анализу венгерских и чехословацких событий, планированию внешнеполитических мероприятий, продвижению наших интересов в Латинской Америке и Африке, посредничеству в урегулировании нескольких военных и межнациональных конфликтов в Анголе, Нагорном Карабахе и Аджарии.
— Вы были свидетелем и непосредственным участником венгерских событий. Что им предшествовало, как они развивались?
— Оценки событий 1956 года далеко не однозначны и продолжают привлекать внимание политологов, дипломатов, историков. В то время советские дипломаты рассматривали их, как контрреволюционный мятеж, развязанный внутренней оппозицией при поддержке извне. Он явился серьёзным испытанием для коллектива нашего посольства в Будапеште. Справедливости ради надо отметить, что правительство ВНР допустило немало просчётов в реализации внутренней политики, чем воспользовались сторонники старого режима и хортисты. Кроме того, после Второй мировой войны, в которой Венгрия участвовала на стороне Германии, прошло всего ю лет. Организаторы волнений, добиваясь свержения власти и реставрации прежних порядков, не без оснований видели в СССР и венгерско-советской дружбе одно из главных препятствий на пути осуществления своих замыслов. Ю. В. Андропов заранее предостерегал Москву, что в Будапеште дело идёт к тому, что вопросы будут решаться на улицах. Стремясь придать развитию событий антисоветскую направленность, враждебная пропаганда внутри страны и за её пределами всемерно разжигала националистические настроения, сеяла неприязнь ко всему советскому. Кто-то объясняет протест части жителей Будапешта вступлением в столицу в ночь на 24 октября советских воинских частей, приглашённых правительством ВНР для помощи в поддержании общественного порядка и стабилизации ситуации. На самом деле, ещё днём 23 октября в ходе демонстрации, послужившей прологом к массовым волнениям и беспорядкам, с каждым часом тон всё сильнее задавали антисоветские элементы. По наущению провокаторов группы школьников, разъезжая на грузовиках, скандировали: «Не будем учить русский язык!». Для взвинчивания ситуации прозвучал призыв снести монумент Сталина на центральной площади города. Вечером его обмотали тросами и с помощью тягача опрокинули под иступлённые крики огромнейшей толпы. Звучали призывы переворачивать и поджигать машины советских марок. Десятки разгорячённых юношей стреляли из добытых винтовок по охране Радиокомитета, швыряли бутылки с зажигательной смесью в советские танки и бронетранспортёры, вошедшие ночью в город для охраны стратегических объектов с категорическим приказом не открывать огня.
— В чём заключалась конкретно Ваша задача в тот период?
— В основном мне поручались оперативные задания и подготовка аналитических материалов. У меня не было допуска к работе с шифротелеграммами, но многие вещи я знал, так как выполнял довольно серьёзные задания Ю. Андропова. В канун этих событий он поручил мне отвечать за взаимоотношения Венгрии с Югославией, в то время влияние СФРЮ на происходящее вышло на первый план. Югославы думали, что это поможет им расширить практику рабочих советов. Но, увидев неконтролируемый протест, а затем и террор, руководство СФРЮ отказалось от поддержки венгерского восстания. Один раз пришлось срочно ехать вслед за Ю. Андроповым, улетавшим в Москву, и прямо в аэропорту докладывать новости, которые могли иметь определённое значение для принятия решения, исходя из причинно-следственных связей. Позже пригодились и знания, полученные в процессе учёбы, и материалы, изученные перед поступлением в аспирантуру, и текущая информация с мест развития событий. Всё вместе, а также анализ событий, прогнозирование их последствий помогали руководителю сделать правильные выводы и принять обоснованные решения. Повторюсь, — это работа всего коллектива посольства.
В день проведения демонстрации во избежание провокаций и инцидентов всем советским людям распоряжением посла было запрещено появляться на улице и приближаться к манифестантам. Только четверым сотрудникам посольства, знающим венгерский язык, в числе которых был третий секретарь Владимир Крючков, поручено было находиться среди демонстрантов, чтобы понять их настрой и лозунги, что было довольно опасным занятием. В ночь на 24 октября мятежники захватили несколько важных объектов. Утром кортеж с послом, направляясь на аэродром, попал в засаду. Толпа, среди которой было много молодёжи, стала бросать камни, а затем открыла стрельбу. Машинам с трудом удалось развернуться, но в одном из переулков дорогу им преградила баррикада. Тогда Юрий Владимирович вместе с несколькими сотрудниками, оставив автомобили с разбитыми стёклами и простреленной дверцей, двинулись навстречу толпе, которая, онемев от неожиданности, молча расступилась и пропустила их.
Сотрудники почти не приходили домой, ночуя в посольстве, занимаясь оперативной и аналитической работой. Так продолжалось несколько дней, пока в конце октября по требованию правительства Имре Надя, который стал скатываться в лагерь мятежников, не начался вывод советских войск из Будапешта. Вскоре Имре Надь объявил о выходе Венгрии из Варшавского договора, пытался поставить «венгерский вопрос» в ООН, ввёл в правительство представителей буржуазных партий. В Будапеште происходили расправы с сотрудниками венгерских спецслужб и публичные казни.
После вывода советских войск посольство осталось без охраны. Полицейские сами спасались от толпы. Посол поставил вопрос об обеспечении безопасности перед новоявленным главой силовиков — генералом Белой Кираем. Через день жилой дом на территории посольства был занят вооружённой до зубов ротой «национальной гвардии». Она блокировала территорию и фактически была готова к захвату посольства «в случае необходимости» и взятию его персонала в заложники. В начале ноября поступило указание эвакуировать женщин и детей в Советский Союз. Толпа вновь препятствовала, накаляя обстановку, но всё же мы смогли завершить начатое.
Вечером 2 ноября венгерские коммунисты сообщили о расколе в правительстве Надя: патриоты Янош Кадар, Ференц Мюнних и многие другие политические деятели отказывались сотрудничать с ним, а позже поступило сообщение о формировании рабоче-крестьянского правительства во главе с Кадаром. Именно оно обратилось к командованию советских войск с просьбой помочь венгерскому народу в разгроме реакционных сил, в восстановлении народного социалистического строя и наведении порядка. В четыре часа утра наши войска были введены в столицу и другие крупные города. Утро 4 ноября — самый критический момент в положении посольства. Пока советские части входили в город, оно находилось на осадном положении — отряд «национальной гвардии» ещё контролировал его территорию. Один офицер, заместитель командира батальона, ранее учившийся в СССР и знавший русский язык, сообщил, что среди солдат царит разброд и смятение. С разрешения посла В. Крючков направился в дом, где располагалась рота, и убедил солдат сдать оружие и покинуть территорию посольства. Около девяти утра к посольству подошли наши танки, к полудню наши части заняли важнейшие пункты в городе. Через несколько дней главари мятежных групп стали звонить и оговаривать условия прекращения огня и сдачи властям.
— Надеюсь, обошлось без потерь?
— Некоторые сотрудники посольства в эти дни побывали под огнём в прямом смысле этого слова. Само здание неоднократно подвергалось обстрелу, в том числе очередями из автоматического оружия. Стреляли и по танку, стоявшему у посольства. Представьте себе, Декларация Советского правительства от 30 октября доставлялась в парламент на броневике, а одну ноту посольства пришлось везти в МИД ВНР на танке!
Расскажу об одном из малоизвестных эпизодов. Стрельба в городе пошла на спад. В кабинете посла — шесть человек. Юрий Владимирович сидел за своим столом, рядом с ним у маленького столика — наш военный атташе полковник Цапенко и ещё два сотрудника. У окна на креслах перед круглым столиком и диваном сидели заместитель председателя КГБ генерал С. Бельченко и советник посольства В. Афанасьев. Не помню по какому делу посмел я, будучи атташе посольства, зайти в кабинет посла, но чрезвычайная обстановка потеснила протокол. Едва я встал у круглого столика перед Афанасьевым и Бельченко, как раздался выстрел. Не каждое десятилетие влетают пули в кабинеты наших послов. Тонко пробив окно, пуля, как поняли потом, пролетела между сидящим генералом и мной, влетела в дальнюю стену и срикошетила. В ту секунду казалось, что она не одна. Все, кто мог, мигом легли на пол. А метавшая искры зажигательная пуля закрутилась рядом со мной. Инстинктивно я прижал её краем ковра и погасил. Других выстрелов не было, и все понемногу успокоились. Едва пуля остыла, я сунул её себе в карман. Потом не раз удивлялся, почему все стерпели мою дерзкую бесцеремонность — видимо, было не до этого.
Лет через двадцать Владимир Крючков, перешедший в то время в КГБ, позвонил мне в канун дня рождения Юрия Владимировича и по-дружески упрекнул, что раз пуля попала в кабинет посла, то и принадлежать должна соответственно послу. Из-за огромного уважения к Ю. Андропову я передал ему пулю, как наш общий дар, но сделал это уже в другом его кабинете — в центре Москвы.
Вспоминая те дни, хочется сказать о том, как помогала всем нам товарищеская обстановка и взаимная выручка. Но главная ответственность за организацию слаженной работы и принятие непростых решений лежала, конечно же, на Юрии Владимировиче, которого отметили высшей государственной наградой — орденом Ленина. А Владимира Крючкова и меня за участие в венгерских событиях наградили орденами Трудового Красного Знамени.
— Как я понял, Ваше общение с Юрием Андроповым продолжилось и после его перехода в Центральный комитет, а позже — в КГБ.
— Не в укор другим начальникам, под руководством которых пришлось работать, но «самоучка» Ю.В., как мы его называли, запомнился мне особенно. В 1953 году он был направлен в Венгрию советником (должности «советник- посланник» тогда не было) с прицелом на назначение послом СССР. Отличался масштабом мышления, организаторской хваткой, самоотдачей, умением увлечь коллектив, пробудить инициативу подчинённых. В нём сочеталось всё: и хладнокровие руководителя крупного коллектива, и личное мужество, и политическая стойкость (не спасовал, разойдясь в оценках с «самим» Анастасом Микояном, срочно прибывшим в Будапешт). Под его началом наше посольство достойно выстояло в бурных будапештских событиях.
Бешеные перегрузки «срезали» этого атлетически крепкого, высокорослого человека в 42 года. Инфаркт настиг его уже после всех событий. Поездом он был отправлен в Москву, долго находился на излечении. Более того, пережитый стресс основательно подкосил здоровье и его супруги Татьяны Филипповны, которую он нежно любил и посвящал ей стихи.
Когда Андропов перешёл в ЦК, мы обсуждали с ним острую тему моей закрытой дипломной работы в Высшей дипломатической школе, а потом и план так и не состоявшейся диссертации. Наше общение продолжилось и после перехода Юрия Владимировича в КГБ СССР, мы обменивались мнениями по работе советского посла в Коста-Рике, в Венесуэле, по развитию отношений с другими странами Латинской Америки, по целому ряду самых разных политических проблем, хотя моим прямым начальством было руководство МИД
— Вам довелось принимать активное участие в урегулировании Нагорно-Карабахского конфликта. Как это происходило?
— Как посла по особым поручениям, меня назначили главой посреднической миссии России по Карабаху в конце апреля 1992 года. Похоже, что учли какой-то опыт урегулирования в Анголе, в котором участвовали СССР, США и Португалия, хотя многого там достичь не удалось. В посланиях Б. Ельцина в Баку и Ереван величали то специальным, то личным его представителем, а в 1994 году незадолго до прекращения огня уже формально назначили полномочным представителем президента России.
Главная проблема конфликта — кому должен принадлежать Нагорный Карабах. Явным большинством его жителей издавна были армяне, но в 1921 году Кавбюро ВКП (б), а точнее — Сталин, передали его молодому Азербайджану в надежде на укрепление связей с лидером Турции Кемалем Ататюрком и развитие революции на Востоке. Армяне не раз просили руководство СССР передать НК Армении, но безуспешно. Так что эта история давняя.
В 1988 году облсовет НК принял решение выйти из АзССР и воссоединиться с Арменией («миацум», как говорили тогда армяне). Потом по тактическим соображениям они стали ратовать за независимость НКР. В итоге конфликт из политического стал силовым — Баку рассчитывал на свой более крупный потенциал, чем у армян. Сложилась необычная конфигурация конфликта — в нём оказалось три стороны: Азербайджан, Армения и НК. Основная трудность перехода к мирным политическим средствам урегулирования состояла в стремлении Баку решить всё силой.
М. Горбачёв не проявил настойчивости и гибкости в разрешении конфликта, что дало возможность Б. Ельцину и Н. Назарбаеву в сентябре 1991 года завязать переговоры сторон. Так началось посредничество России в этом конфликте (вначале вместе с Казахстаном). После распада СССР и Азербайджан, и Армения вступили в январе 1992 года в СБСЕ (ныне ОБСЕ), что дало возможность США и ряду стран Европы начать посредничество по Карабаху, в основном по «подсказкам» Вашингтона. Сложились два канала посредничества: 1) самостоятельное российское и 2) якобы общеевропейское, где Россия и Белоруссия были почти инородными телами. По второй линии в июле 1992 года должна была состояться конференция в Минске, но Азербайджан отказался участвовать в ней, пока армяне не покинут занятые ими города Шуша и Лачин. Вместо конференции де-факто сложилась Минская группа, где на уровне послов были представлены п государств, которые должны были участвовать в конференции. Москва активно проявляла себя и в посредничестве, и в Минской группе СБСЕ, добиваясь, прежде всего, прекращения огня. Это было достигнуто Россией 12 мая 1994 года. Западники очень не хотели этого — им было важно не допустить закрепления роли и влияния нашей страны в Закавказье, но они не смогли далее оттеснять Российскую Федерацию в карабахских делах. Им пришлось согласиться на её сопредседательство в Минской группе ОБСЕ.
Источник
