Путешествие двадцать тысяч лье под водой

Путешествие двадцать тысяч лье под водой

Двадцать тысяч лье под водой

Вокруг света в восемьдесят дней

где заключается взаимный договор, по которому Паспарту поступает в услужение к Филеасу Фоггу

В доме номер семь на Сэвиль-роу, Берлингтон Гарденс, – в том самом доме, где в 1814 году умер Шеридан, – в 1872 году проживал Филеас Фогг, эсквайр; хотя этот человек всячески старался не привлекать к себе внимания, он слыл одним из наиболее оригинальных и примечательных членов лондонского Реформ-клуба.

Таким образом, одного из самых знаменитых ораторов, украшавших Англию своим талантом, сменил упомянутый Филеас Фогг, человек загадочный, о котором было известно лишь то, что он принадлежал к высшему английскому обществу, был прекрасно воспитан и необычайно красив.

Говорили, что он походил на Байрона (однако только лицом; обе ноги у него были здоровы), но то был Байрон, носивший усы и бакенбарды, Байрон бесстрастный, который мог бы прожить, не старея, целую тысячу лет.

Филеас Фогг, несомненно, был англичанином, но, по всей вероятности, не был уроженцем Лондона. Его никогда не видели ни на бирже, ни в банке, ни в одной из контор Сити. Ни причалы, ни доки Лондона никогда не принимали корабля, который принадлежал бы судовладельцу Филеасу Фоггу. Имя этого джентльмена не числилось в списках членов какого-либо правительственного комитета. Не значилось оно также ни в коллегии адвокатов, ни в корпорациях юристов – одном из «иннов» – Темпля, Линкольна или Грея. Никогда не выступал он ни в Канцлерском суде, ни в Суде королевской скамьи, ни в Шахматной палате, ни в Церковном суде. Он не был ни промышленником, ни негоциантом, ни купцом, ни землевладельцем. Он не имел отношения ни к «Британскому королевскому обществу», ни к «Лондонскому институту», ни к «Институту прикладного искусства», ни к «Институту Рассела», ни к «Институту западных литератур», ни к «Институту права», ни, наконец, к «Институту наук и искусств», состоящему под высоким покровительством ее величества королевы. Не принадлежал он также ни к одному из тех многочисленных обществ, которые так распространены в столице Англии, – начиная от «Музыкального» и кончая «Энтомологическим обществом», основанным, главным образом, в целях истребления вредных насекомых.

Филеас Фогг был членом Реформ-клуба, и только.

Тому, кто удивится, каким образом этот столь таинственный джентльмен оказался членом такой почтенной ассоциации, надлежит ответить: «Он избран по рекомендации братьев Бэринг, у которых ему открыт текущий счет». Это обстоятельство и тот факт, что его чеки исправно и незамедлительно оплачивались, придавали ему в обществе вес.

Был ли Филеас Фогг богат? Несомненно. Но как он нажил свое состояние? На этот вопрос не могли ответить даже самые осведомленные люди, а мистер Фогг был последним, к кому уместно было бы обратиться за подобными сведениями. Он не отличался расточительностью, но, во всяком случае, не был скуп, ибо, когда требовались деньги для осуществления какого-либо благородного, великодушного или полезного дела, он, молча и обычно скрывая свое имя, приходил на помощь.

Словом, трудно было себе представить менее общительного человека. Он говорил ровно столько, сколько было необходимо, и чем молчаливее он был, тем таинственнее казался. А между тем жизнь его проходила у всех на виду; но он с такой математической точностью делал изо дня в день одно и то же, что неудовлетворенное воображение поневоле искало себе пищи за пределами этой видимой жизни.

Путешествовал ли он? Весьма возможно, ибо никто лучше его не знал карты земного шара. Не было такого пункта, даже весьма отдаленного, о котором он не имел бы самых точных сведений. Не раз удавалось ему с помощью нескольких кратких, но ясных замечаний разрешать бесконечные споры, которые велись в клубе по поводу пропавших или заблудившихся путешественников. Он указывал наиболее вероятный исход дела, и развитие последующих событий неизменно подтверждало его предположения, словно Филеас Фогг был одарен способностью ясновидения. Казалось, этот человек успел побывать всюду, во всяком случае – мысленно.

А между тем было достоверно известно, что Филеас Фогг уже много лет не покидал Лондона. Те, кто имел честь знать его несколько ближе, утверждали, что его можно встретить только по дороге из дома в клуб или обратно, и нигде больше. Времяпрепровождение Филеаса Фогга в клубе сводилось к чтению газет и игре в вист. Он часто выигрывал в этой молчаливой, столь подходившей к его натуре игре, но выигрыш никогда не оставался у него в кошельке, а составлял значительную долю в его пожертвованиях на благотворительные цели. Уместно заметить, что мистер Фогг вообще играл не ради выигрыша. Игра для него была состязанием, борьбой с затруднениями, но борьбой, не требующей ни движения, ни перемены места, а потому не утомительной. А это соответствовало его характеру.

Насколько известно, Филеас Фогг был холост и бездетен, – что случается даже с самыми почтенными людьми, – и не имел ни родных, ни друзей, – что уже случается поистине редко. Он жил одиноко в своем доме на Сэвиль-роу, куда никто не был вхож. Его личная жизнь никогда не являлась предметом обсуждения. Ему прислуживал лишь один человек. Завтракал и обедал он в клубе в точно установленные часы, всегда в одном и том же зале и за одним и тем же столиком, не угощая своих партнеров по игре и не приглашая никого из посторонних. Ровно в полночь он возвращался домой, никогда не оставаясь ночевать в прекрасных комфортабельных комнатах, которые Реформ-клуб предоставляет для этой цели своим членам. Из двадцати четырех часов десять он проводил дома – либо в постели, либо за туалетом. Если уж Филеас Фогг прогуливался, то неизменно мерил своими ровными шагами приемный зал клуба, выстланный мозаичным паркетом, или расхаживал по круглой галерее, увенчанной куполом из голубого стекла, покоившимся на двадцати ионических колоннах красного порфира. Кухни, кладовые, буфеты, рыбные садки и молочные клуба снабжали его к завтраку и обеду самой лучшей провизией; клубные лакеи – безмолвные, торжественные фигуры в черных фраках и башмаках на войлочной подошве – прислуживали ему, подавая кушанья в особой фарфоровой посуде; стол был покрыт восхитительным саксонским полотном, сервирован старинным хрусталем, предназначенным для шерри, портвейна или кларета, настоянного на корице и гвоздике; и, наконец, к столу подавали лед – гордость клуба, – придававший приятную свежесть этим напиткам: он с большими затратами доставлялся в Лондон прямо с американских озер.

Если человека, ведущего подобную жизнь, именуют чудаком, то следует признать, что чудачество – вещь весьма приятная!

Дом на Сэвиль-роу не блистал роскошью, но отличался полным комфортом. К тому же при неизменных привычках хозяина обязанности прислуги были несложны. Однако Филеас Фогг требовал от своего единственного слуги исключительной точности и аккуратности. Как раз в тот день, 2 октября, Филеас Фогг рассчитал своего слугу Джемса Форстера, который провинился в том, что принес своему хозяину воду для бритья, нагретую до восьмидесяти четырех градусов по Фаренгейту вместо восьмидесяти шести; и теперь он ждал нового слугу, который должен был явиться между одиннадцатью часами и половиной двенадцатого утра.

Филеас Фогг плотно сидел в кресле, сдвинув пятки, как солдат на параде; опершись руками на колени, выпрямившись и подняв голову, он следил за движением стрелки стоявших на камине часов, которые одновременно показывали часы, минуты, секунды, дни недели, числа месяца и год. Ровно в половине двенадцатого мистер Фогг, следуя своей ежедневной привычке, должен был выйти из дому и отправиться в Реформ-клуб.

В эту минуту раздался стук в дверь маленькой гостиной, где находился Филеас Фогг.

Источник

Двадцать тысяч лье под водой — Жюль Верн

Часть первая

Глава первая. Плавающий риф

1866 год озна­ме­но­вался уди­ви­тель­ным и необъ­яс­ни­мым явле­нием, кото­рое, веро­ятно, еще мно­гим памятно. Оно крайне взвол­но­вало жите­лей при­мор­ских горо­дов, сильно воз­бу­дило умы в кон­ти­нен­таль­ных госу­дар­ствах и осо­бенно встре­во­жило моря­ков. Купцы и судо­вла­дельцы, капи­таны тор­го­вых судов и воен­ных кораб­лей, мор­ские офи­церы, шки­перы и меха­ники как в Европе, так и в Аме­рике, пра­ви­тель­ства раз­лич­ных госу­дарств – все были в выс­шей сте­пени и заин­те­ре­со­ваны и озабочены.

Дело в том, что с неко­то­рого вре­мени мно­гим кораб­лям слу­ча­лось встре­чать в море «что-то гро­мад­ное», какой-то длин­ный вере­те­но­об­раз­ный пред­мет, кото­рый порой све­тился в тем­ноте и далеко пре­вос­хо­дил кита по раз­ме­рам и быст­роте движений.

В раз­лич­ных судо­вых жур­на­лах запи­саны были все факты, отно­сив­ши­еся к этим стран­ным про­ис­ше­ствиям, и в пока­за­ниях о стро­е­нии этого зага­доч­ного пред­мета или суще­ства, о его неимо­вер­ной ско­ро­сти, пора­зи­тель­ной силе дви­же­ний и осо­бен­но­стях почти не было раз­но­гла­сий. Если это было живот­ное из отряда китов, то, судя по опи­са­ниям, оно было гораздо больше всех доныне извест­ных пред­ста­ви­те­лей кито­об­раз­ных. Ни Кювье, ни Ласе­пед, ни Дюме­риль, ни Катр­фаж не пове­рили бы в суще­ство­ва­ние подоб­ного чудо­вища, не уви­дав его соб­ствен­ными гла­зами, то есть гла­зами ученых.

При­дер­жи­ва­ясь сред­них зна­че­ний, полу­чен­ных при раз­лич­ных наблю­де­ниях, не при­ни­мая в рас­чет все черес­чур осто­рож­ные оценки, по кото­рым в этом непо­нят­ном суще­стве было не более двух­сот футов в длину, а также отвер­гая явные пре­уве­ли­че­ния, по кото­рым оно имело будто бы одну милю в ширину и три в длину, надо было все-таки допу­стить, что это уди­ви­тель­ное живот­ное, если только оно суще­ствует, в зна­чи­тель­ной сте­пени пре­вос­хо­дит все раз­меры, уста­нов­лен­ные ихтиологами.

Живот­ное это суще­ство­вало – суще­ство­ва­ние его было дока­зано мно­гими фак­тами, и никто или почти никто в нем не сомне­вался. При склон­но­сти верить в чудеса, кото­рая так свой­ственна чело­ве­че­скому уму, понятно, какую тре­вогу про­из­вело это необы­чай­ное явле­ние. Неко­то­рые пыта­лись было отне­сти его к обла­сти ска­зок и фан­та­зий, но напрасно…

20 июля 1866 года паро­ход «Гаверн Хиг­гин­сон», при­над­ле­жа­щий ком­па­нии «Каль­кутта и Бер­нах», встре­тил эту дви­га­ю­щу­юся массу в пяти милях [1] к востоку от бере­гов Австра­лии. В первую минуту капи­тан Бекер поду­мал, что на ткнулся на неиз­вест­ную под­вод­ную скалу. Он даже собрался уже опре­де­лить точ­ные коор­ди­наты этой скалы, как вдруг из нее вырва­лись со страш­ной силой два столба воды и со сви­стом под­ня­лись футов на пол­то­раста в высоту. Можно было сде­лать только два пред­по­ло­же­ния: или это был пла­ву­чий риф, на кото­ром пери­о­ди­че­ски извер­га­лись гей­зеры, или «Гаверн Хиг­гин­сон» имел дело с каким-то до сих пор неиз­вест­ным мор­ским мле­ко­пи­та­ю­щим, кото­рое выбра­сы­вало из носо­вых отвер­стий фон­таны воды, сме­шан­ные с воз­ду­хом и паром.

23 июля того же года в водах Тихого оке­ана подоб­ное явле­ние заме­тили с паро­хода «Кри­сто­баль Колон», при­над­ле­жа­щего ком­па­нии «Вест-Индия и Тихий океан». Ока­за­лось, что это необык­но­вен­ное живот­ное могло пере­дви­гаться с неве­ро­ят­ной ско­ро­стью: за трое суток оно про­шло более семи­сот мор­ских миль, отде­ля­ю­щих пункты, на кото­рых наблю­дали его «Гаверн Хиг­гин­сон» и «Кри­сто­баль Колон».

Пят­на­дцать дней спу­стя в двух тыся­чах лье [2] от послед­него пункта паро­ходы «Гель­ве­ция», при­над­ле­жа­щий Наци­о­наль­ной ком­па­нии, и «Шанон», при­над­ле­жа­щий «Рояль-Мэйл», встре­ти­лись в Атлан­ти­че­ском оке­ане, между Аме­ри­кой и Евро­пой, и сиг­на­лами ука­зали друг другу на мор­ское чудо­вище, лежав­шее на 45°15′ север­ной широты и 60°35′ дол­готы к западу от Грин­вич­ского мери­ди­ана. При сов­мест­ном наблю­де­нии при­бли­зи­тельно рас­счи­тали длину мле­ко­пи­та­ю­щего, по мень­шей мере в три­ста пять­де­сят англий­ских футов [3] . «Гель­ве­ция» и «Шанон» каза­лись гораздо меньше его, хотя оба имели по сто мет­ров от фор­штевня до ахтер­штевня. А самые гро­мад­ные киты, кото­рые попа­да­лись у Але­ут­ских ост­ро­вов, и те были не более пяти­де­сяти шести мет­ров в длину.

Эти изве­стия посту­пили одно за дру­гим; затем были сде­ланы новые наблю­де­ния с борта транс­ат­лан­ти­че­ского корабля «Перейр»; потом про­изо­шло столк­но­ве­ние судна «Этна» с чудо­ви­щем; затем офи­це­рами фран­цуз­ского фре­гата «Нор­ман­дия» был состав­лен акт о том, что они видели это огром­ное живот­ное; очень обсто­я­тель­ные све­де­ния были достав­лены с борта «Лорд Клейда» шта­бом ком­мо­дора Фитц­д­жеймса. Все это чрез­вы­чайно взвол­но­вало обще­ствен­ное мне­ние. В стра­нах, лег­ко­мыс­ленно настро­ен­ных, только под­сме­и­ва­лись и под­шу­чи­вали над зага­доч­ным чудом, но в стра­нах серьез­ных и прак­ти­че­ских – Англии, Аме­рике, Гер­ма­нии – им были сильно озабочены.

Во всех боль­ших горо­дах чудо­вище вошло в моду; о нем тол­ко­вали в кофей­нях, над ним поте­ша­лись в газе­тах, его пред­став­ляли в теат­рах. Газет­ные утки несли яйца все­воз­мож­ных цве­тов. Все пери­о­ди­че­ские изда­ния за неиме­нием точ­ных и под­лин­ных изоб­ра­же­ний при­ня­лись пока­зы­вать раз­ных фан­та­сти­че­ских гиган­тов, начи­ная от белого кита, страш­ного «Моби Дика» из Арк­тики, до чудо­вищ­ных ось­ми­но­гов, кото­рые сво­ими щупаль­цами могут опу­тать судно водо­из­ме­ще­нием пять­де­сят тонн и увлечь его в без­дну оке­ана. Дошло даже до того, что отко­пали древ­ние руко­писи и стали ссы­латься на мне­ния Ари­сто­теля и Пли­ния, кото­рые допус­кали суще­ство­ва­ние подоб­ных чудо­вищ, на нор­веж­ские рас­сказы епи­скопа Пон­то­пи­дана, на опи­са­ния Павла Гег­геды и, нако­нец, на доне­се­ния Хар­ринг­тона, кото­рый утвер­ждал, что в 1857 году, нахо­дясь на палубе «Кастил­лана», он соб­ствен­ными гла­зами видел гро­мад­ного змея, до того вре­мени посе­щав­шего только воды газеты «Кон­сти­тьюшнл».

Тут-то и заго­ре­лась нескон­ча­е­мая поле­мика между уче­ными обще­ствами и науч­ными жур­на­лами – поле­мика веру­ю­щих с неве­ру­ю­щими. Вопрос о чудо­вище вос­пла­ме­нил все умы. Жур­на­ли­сты, серьезно отно­сив­ши­еся к науке и отста­и­вав­шие ее, всту­пили в рас­прю с дру­гими жур­на­ли­стами, кото­рые отби­ва­лись остро­тами и калам­бу­рами, и целые потоки чер­нил про­ли­лись в этой досто­па­мят­ной кам­па­нии; неко­то­рые даже попла­ти­лись двумя-тремя капель­ками крови, потому что из-за этой «мор­ской змеи» про­тив­ники нередко поз­во­ляли себе самые оскор­би­тель­ные выходки.

Война эта дли­лась с пере­мен­ным успе­хом целые шесть меся­цев. Буль­вар­ная пресса отве­чала неис­то­щи­мыми насмеш­ками и на науч­ные ста­тьи Бра­зиль­ского гео­гра­фи­че­ского инсти­тута, Бер­лин­ской коро­лев­ской ака­де­мии наук, Бри­тан­ской ассо­ци­а­ции, Вашинг­тон­ского Смит­со­нов­ского инсти­тута, и на иро­нию «Индий­ского архи­пе­лага», и на рас­суж­де­ния «Кос­моса» Аббата Муа­ньо, и на мне­ния «Вестей» Петер­мана, и на уче­ные заметки солид­ных фран­цуз­ских и ино­стран­ных жур­на­лов. Ост­ро­ум­ные жур­на­ли­сты, паро­ди­руя изре­че­ние Лин­нея, при­ве­ден­ное про­тив­ни­ками чудо­вища, утвер­ждали, что «при­рода не создает глуп­цов», и закли­нали своих совре­мен­ни­ков не убеж­дать мир в про­тив­ном, допус­кая суще­ство­ва­ние неправ­до­по­доб­ных мор­ских чудо­вищ, ось­ми­но­гов, змей, раз­лич­ных «моби диков» и про­чих бред­ней полу­по­ме­шан­ных моря­ков. Нако­нец в одном очень попу­ляр­ном сати­ри­че­ском жур­нале глав­ный редак­тор, люби­мец пуб­лики, ринулся на мор­ское чудо, как новый Иппо­лит, и нанес ему послед­ний юмо­ри­сти­че­ский удар при взры­вах все­об­щего хохота. Ост­ро­умие побе­дило науку.

В начале 1867 года вопрос о чудо­вище, каза­лось, похо­ро­нили, как вдруг до све­де­ния пуб­лики стали дохо­дить новые факты. И теперь речь шла не про­сто об инте­рес­ной науч­ной загадке, а о серьез­ной дей­стви­тель­ной опас­но­сти. Ось­ми­но­гов и мор­ских змей оста­вили в покое, а чудо­вище пре­вра­ти­лось в ост­ров, скалу, риф, но риф пла­ва­ю­щий, блуж­да­ю­щий, неуловимый.

5 марта 1867 года паро­ход «Мора­виа», при­над­ле­жа­щий Мон­ре­аль­ской мор­ской ком­па­нии, нахо­дясь ночью на широте 27°30′ и дол­готе 72°15′, уда­рился кор­мой о какую-то скалу, кото­рая не была обо­зна­чена ни на одной штур­ман­ской карте. Ветер был попут­ным, и корабль мощ­но­стью четы­ре­ста сил шел со ско­ро­стью шест­на­дцать узлов [4] , на нем было две­сти трид­цать семь пас­са­жи­ров, кото­рых он вез из Канады. Удар был очень силен, и не будь кор­пус «Мора­виа» доста­точно проч­ным и креп­ким, корабль, без вся­кого сомне­ния, пошел бы ко дну.

Несча­стье слу­чи­лось на рас­свете, около пяти часов утра. Вах­тен­ные осмот­рели море самым тща­тель­ней­шим обра­зом. Они ничего подо­зри­тель­ного не уви­дали, только на рас­сто­я­нии трех кабель­то­вых [5] раз­би­ва­лась боль­шая волна, как будто что-то сильно взвол­но­вало глад­кую поверх­ность вод. Уста­но­вив коор­ди­наты, «Мора­виа» про­дол­жила свой путь без явных при­зна­ков аварии.

Но на что же наткнулся паро­ход? На под­вод­ную скалу или на какие-нибудь выбро­шен­ные морем гро­мад­ные обломки раз­би­того корабля? Никто этого не знал. Однако при осмотре в доке ока­за­лось, что сло­мана часть киля.

Этот слу­чай, сам по себе очень важ­ный, был бы скоро забыт, как бывали забыты дру­гие важ­ные про­ис­ше­ствия, если бы то же самое снова не повто­ри­лось при тех же самых усло­виях три недели спу­стя. Судно, став­шее жерт­вой новой ката­строфы, шло под англий­ским фла­гом и при­над­ле­жало круп­ной паро­ход­ной ком­па­нии, поэтому собы­тие полу­чило широ­кую огласку.

Всем, веро­ятно, было известно имя зна­ме­ни­того англий­ского судо­вла­дельца Кюнарда. Этот удач­ли­вый про­мыш­лен­ник учре­дил в 1840 году поч­то­вое сооб­ще­ние между Ливер­пу­лем и Гали­фак­сом с помо­щью трех дере­вян­ных колес­ных судов мощ­но­стью четы­ре­ста лоша­ди­ных сил и водо­из­ме­ще­нием тысяча сто шесть­де­сят две тонны. Через восемь лет число судов уве­ли­чи­лось еще на четыре корабля мощ­но­стью шесть­сот пять­де­сят лоша­ди­ных сил и водо­из­ме­ще­нием тысяча восемь­сот два­дцать тонн, а спу­стя два года к ним при­со­еди­нены были еще два судна, кото­рые мощ­но­стью и вме­сти­мо­стью пре­вос­хо­дили преж­ние. В 1853 году ком­па­ния Кюнарда воз­об­но­вила право пере­во­зить сроч­ную почту и посте­пенно при­ба­вила к своей фло­ти­лии корабли «Ара­вия», «Пер­сия», «Китай», «Шот­лан­дия», «Ява», «Рос­сия». Все эти суда отли­ча­лись быст­рым ходом и раз­ме­рами усту­пали только зна­ме­ни­тому «Грет-Истерну». В 1867 году ком­па­ния Кюнарда вла­дела уже две­на­дца­тью кораб­лями: восе­мью колес­ными и четырьмя винтовыми.

Я вда­юсь в такие подроб­но­сти, желая яснее пока­зать зна­че­ние этой ком­па­нии мор­ских пере­во­зок, кото­рая своей акку­рат­но­стью и точ­но­стью при­об­рела миро­вую извест­ность. Ни одно транс­оке­а­ни­че­ское нави­га­ци­он­ное пред­при­я­тие не велось с таким уме­нием, ни одно не увен­ча­лось таким успе­хом. В тече­ние два­дцати шести лет корабли Кюнарда пере­плыли Атлан­ти­че­ский океан две тысячи раз, и все­гда все обхо­ди­лось бла­го­по­лучно: не было слу­чая, чтобы судно когда-нибудь опоз­дало, не было даже при­мера, чтобы какое-нибудь письмо зате­ря­лось. И тепе́рь еще, несмотря на силь­ную кон­ку­рен­цию Фран­ции, пас­са­жиры пред­по­чи­тают ком­па­нию Кюнарда всем про­чим ком­па­ниям, как это видно из офи­ци­аль­ных доку­мен­тов за послед­ние годы. При­ни­мая все это во вни­ма­ние, легко можно понять, какой шум под­нялся, когда при­клю­чи­лось несча­стье с одним из самых луч­ших паро­хо­дов компании.

13 апреля 1867 года «Шот­лан­дия» нахо­ди­лась на 15°12′ дол­готы и 45°37′ широты; море было тихое, дул неболь­шой вете­рок. Тыся­че­силь­ный корабль шел со ско­ро­стью три­на­дцать узлов с лиш­ним; колеса его рав­но­мерно рас­се­кали мор­ские волны. Осадка судна состав­ляла шесть мет­ров семь­де­сят сан­ти­мет­ров, а водо­из­ме­ще­ние рав­ня­лось шести тыся­чам шести­стам два­дцати четы­рем куби­че­ским метрам.

В четыре часа сем­на­дцать минут попо­лу­дни пас­са­жиры сидели в кают-ком­па­нии за зав­тра­ком. Вдруг что-то уда­ри­лось о кор­пус корабля; удар, впро­чем, не про­из­вел зна­чи­тель­ного сотря­се­ния – он при­шелся на корму позади левого колеса.

По харак­теру толчка можно было пред­по­ло­жить, что «Шот­лан­дия» наткну­лась на какое-то острое ору­дие. Столк­но­ве­ние каза­лось таким сла­бым, что никто на палубе не обра­тил бы на него осо­бого вни­ма­ния, если бы коче­гары не при­бе­жали с криками:

– Мы идем ко дну! Течь в трюме!

В первую минуту пас­са­жиры, разу­ме­ется, пере­пу­га­лись, но капи­тан Андер­сен сумел их успо­ко­ить. «Шот­лан­дия» раз­де­ля­лась на семь частей водо­не­про­ни­ца­е­мыми пере­бор­ками, зна­чит, про­бо­ина не гро­зила неми­ну­е­мой опасностью.

Капи­тан Андер­сен тот­час спу­стился в трюм. Ока­за­лось, что пятый отсек залит водой, и по ско­ро­сти, с кото­рой вода при­бы­вала, можно было судить, что течь довольно велика. К сча­стью, здесь не было паро­вых кот­лов, иначе огонь в топ­ках потух бы в ту же минуту.

Капи­тан Андер­сен отдал при­ка­за­ние немед­ленно оста­но­вить машины, и один мат­рос ныр­нул, чтобы осмот­реть про­лом. Через несколько минут уже все знали, что в под­вод­ной части паро­хода про­бита дыра в два метра шири­ной. Такую про­бо­ину невоз­можно было заде­лать, и «Шот­лан­дия» должна была про­дол­жать свой путь с погру­жен­ными в воду коле­сами. Ава­рия про­изо­шла в трех­стах милях от мыса Клиэр, и после трех­днев­ного опоз­да­ния, неска­занно взвол­но­вав­шего весь Ливер­пуль, судно при­ча­лило к при­стани компании.

«Шот­лан­дию» поста­вили на сухой ста­пель, и инже­неры ком­па­нии стали ее осмат­ри­вать. Они не хотели верить своим гла­зам. В двух с поло­ви­ной мет­рах ниже ватер­ли­нии зияло пра­виль­ное отвер­стие в виде рав­но­бед­рен­ного тре­уголь­ника. Листо­вое железо было про­бито так ровно, словно его спе­ци­ально выре­зали. Оче­видно, про­лом был сде­лан про­свер­ли­ва­ю­щим ору­дием необык­но­вен­ной закалки.

Веро­ятно, оно было пущено с необы­чай­ной силой, про­било листо­вое железо тол­щи­ной четыре сан­ти­метра, а затем каким-то воз­врат­ным дви­же­нием само собой ото­дви­ну­лось. Это было совер­шенно необъяснимо.

При­клю­че­ние с «Шот­лан­дией» снова взвол­но­вало умы. С этих пор все мор­ские ката­строфы без опре­де­лен­ной при­чины стали сва­ли­вать на чудо­вище. Фан­та­сти­че­скому живот­ному дове­лось отве­чать за все кораб­ле­кру­ше­ния, число кото­рых, к сожа­ле­нию, зна­чи­тельно. В «Бюро Вери­тас» еже­годно сооб­ща­ется о гибели трех тысяч кораб­лей, и из этих трех тысяч по мень­шей мере две­сти счи­та­ются про­пав­шими без вести со всем гру­зом и экипажем.

Спра­вед­ливо ли, нет ли, но исчез­но­ве­ние судов тоже при­пи­сы­вали чудо­вищу, и по его мило­сти сооб­ще­ние между раз­лич­ными мате­ри­ками ста­но­ви­лось все более опас­ным, все более затруд­ни­тель­ным. Нако­нец пуб­лика насто­я­тельно потре­бо­вала, чтобы моря были во что бы то ни стало очи­щены от этого ужас­ного живот­ного или пла­ва­ю­щего рифа.

Источник