Вам ленин такую страну оставил
У «нео-сталинистов» есть несколько мантр приписываемых Сталину, которыми они пытаются возвеличить его личность. К примеру о «сохе и бомбе», о «ветре истории» и прочее. Доказательств там ни на грош. «Соху» опровергли сотрудники ИМЭЛ, а «ветер истории» держится на фразе, помещенной в воспоминаниях маршала Голованова.
Но они обходят дико стороной тот факт, что Сталин в начале войны, увидев грандиозное наступление фашистов, пришел в ужас, отказался от управления страной и уехал из Кремля на дачу.
Рассмотрим все это в свете тех документов и воспоминаний современников события, которые имеются в свободном доступе в наше время.
Да, и послушаем В.Соловьева по этому поводу.
Первым эту тему поднял Никита Сергеевич Хрущёв, в своём знаменитом докладе на XX съезде партии.
«Было бы неправильным не сказать о том, что после первых тяжелых неудач и поражений на фронтах Сталин считал, что наступил конец. В одной из бесед в эти дни он заявил:
— То, что создал Ленин, все это мы безвозвратно растеряли.
После этого он долгое время фактически не руководил военными операциями и вообще не приступал к делам и вернулся к руководству только тогда, когда к нему пришли некоторые члены Политбюро и сказали, что нужно безотлагательно принимать такие-то меры для того, чтобы поправить положение дел на фронте».
(Хрущёв Н.С. О культе личности и его пoследствиях. Доклад XX съезду КПСС // “Известия ЦК КПСС”, 1989 г., № 3).
Позднее, он более подробно осветил тему в своих мемуарах. Как оказалось, про «прострацию» Сталина ему рассказывал Берия. Берия видел на лице испуг Сталина, который посчитал, что его приехали арестовывать.
Вот как звучит рассказ Берия в пересказе Хрущёва:
… когда началась война, у Сталина собрались члены Политбюро. Не знаю, все или только определенная группа, которая чаще всего собиралась у Сталина. Сталин морально был совершенно подавлен и сделал такое заявление: «Началась война, она развивается катастрофически. Ленин оставил нам пролетарское Советское государство, а мы его просрали». Буквально так и выразился. «Я, — говорит, — отказываюсь от руководства», — и ушел. Ушел, сел в машину и уехал на ближнюю дачу. «Мы, — рассказывал Берия, — остались. Что же делать дальше? После того как Сталин так себя показал, прошло какое-то время, посовещались мы с Молотовым, Кагановичем, Ворошиловым (хотя был ли там Ворошилов, не знаю, потому что в то время он находился в опале у Сталина из-за провала операции против Финляндии). Посовещались и решили поехать к Сталину, чтобы вернуть его к деятельности, использовать его имя и способности для организации обороны страны. Когда мы приехали к нему на дачу, то я (рассказывает Берия) по его лицу увидел, что Сталин очень испугался. Полагаю, Сталин подумал, не приехали ли мы арестовать его за то, что он отказался от своей роли и ничего не предпринимает для организации отпора немецкому нашествию? Тут мы стали его убеждать, что у нас огромная страна, что мы имеем возможность организоваться, мобилизовать промышленность и людей, призвать их к борьбе, одним словом, сделать все, чтобы поднять народ против Гитлера. Сталин тут вроде бы немного пришел в себя. Распределили мы, кто за что возьмется по организации обороны, военной промышленности и прочего».
(Хрущёв Н.С. Время. Люди. Власть. (Воспоминания). Книга I. — М.: ИИК «Московские Новости», 1999. — c.301).
Анастас Иванович Микоян в своих воспоминаниях называет и дату, в которую Сталин признался, что «просрал» страну, отказался от руководства, уехал на дачу. А при приезде к нему членов ЦК, решил что они приехали его арестовывать.
«На седьмой день войны фашистские войска заняли Минск. 29 июня, вечером, у Сталина в Кремле собрались Молотов, Маленков, я и Берия. Подробных данных о положении в Белоруссии тогда еще не поступило. Известно было только, что связи с войсками Белорусского фронта нет. Сталин позвонил в Наркомат обороны Тимошенко, но тот ничего путного о положении на западном направлении сказать не мог. Встревоженный таким ходом дела, Сталин предложил всем нам поехать в Наркомат обороны и на месте разобраться в обстановке.
В наркомате были Тимошенко, Жуков и Ватутин. Жуков докладывал, что связь потеряна, сказал, что послали людей, но сколько времени потребуется для установления связи — никто не знает. Около получаса говорили довольно спокойно. Потом Сталин взорвался: «Что за Генеральный штаб? Что за начальник штаба, который в первый же день войны растерялся, не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует?»
Жуков, конечно, не меньше Сталина переживал состояние дел, и такой окрик Сталина был для него оскорбительным. И этот мужественный человек буквально разрыдался и выбежал в другую комнату. Молотов пошел за ним. Мы все были в удрученном состоянии. Минут через 5-10 Молотов привел внешне спокойного Жукова, но глаза у него были мокрые.
Главным тогда было восстановить связь. Договорились, что на связь с Белорусским военным округом пойдет Кулик — это Сталин предложил, потом других людей пошлют. Такое задание было дано затем Ворошилову.
Дела у Конева, который командовал армией на Украине, продолжали развиваться сравнительно неплохо. Но войска Белорусского фронта оказались тогда без централизованного командования. А из Белоруссии открывался прямой путь на Москву. Сталин был очень удручен. Когда вышли из наркомата, он такую фразу сказал: «Ленин оставил нам великое наследие, а мы, его наследники, все это просрали…» Мы были поражены этим высказыванием Сталина. Выходит, что все безвозвратно потеряно? Посчитали, что это он сказал в состоянии аффекта.
Через день-два, около четырех часов, у меня в кабинете был Вознесенский. Вдруг звонят от Молотова и просят нас зайти к нему. У Молотова уже были Маленков, Ворошилов, Берия. Мы их застали за беседой. Берия сказал, что необходимо создать Государственный Комитет Обороны, которому отдать всю полноту власти в стране. Передать ему функции правительства, Верховного Совета и ЦК партии. Мы с Вознесенским с этим согласились.
Договорились во главе ГКО поставить Сталина, об остальном составе ГКО при мне не говорили. Мы считали, что само имя Сталина настолько большая сила для сознания, чувств и веры народа, что это облегчит нам мобилизацию и руководство всеми военными действиями. Решили поехать к нему. Он был на ближней даче.
Молотов, правда, сказал, что Сталин в последние два дня в такой прострации, что ничем не интересуется, не проявляет никакой инициативы, находится в плохом состоянии. Тогда Вознесенский, возмущенный всем услышанным, сказал: «Вячеслав, иди вперед, мы за тобой пойдем», — то есть в том смысле, что если Сталин будет себя так вести и дальше, то Молотов должен вести нас, и мы пойдем за ним.
Другие члены Политбюро подобных высказываний не делали и на заявление Вознесенского не обратили внимания. У нас была уверенность в том, что мы сможем организовать оборону и сражаться по-настоящему.
Однако это сделать будет не так легко. Никакого упаднического настроения у нас не было. Но Вознесенский был особенно возбужден».
Источник
Партия. поэма. маяковский
Поэма очень длинная. Много слов и эмоций. Я являюсь большим поклонником творчества Владимира Маяковского, потому что у него есть рейв и душа рвётся в клочья от взаимоисключающих друг-друга позиций, как и в обычной жизни это происходит у людей мыслящих и пытающихся добиться правды.
Впечатлительным людям и беременным животным читать не стоит. Также, впрочем, как и людям с неустойчивой психикой и “квасным” патриотам, путинофилам…
Однако это всё – наша история и НАШИ, РУССКИЕ поэты-классики.
Я взял на себя смелость немного “причесать” трудные места и сократить текст там, где это посчитал возможным. Но ВЫ всегда можете прочесть всё это в оригинале, если возникнет такое желание…
Единица!
Кому она нужна?!
Голос единицы
тоньше писка.
Кто ее услышит? —
Разве жена!
И то
если не на базаре,
а близко
Партия —
это
единый ураган,
из голосов спрессованный
тихих и тонких,
от него
лопаются
укрепления врага,
как в канонаду
от пушек
перепонки
Плохо человеку,
когда он один.
Горе одному,
один не воин —
каждый дюжий
ему господин
и даже слабые,
если двое
А если
в партию
сгрудились малые —
сдайся враг,
замри и ляг!
Партия —
рука миллионнопалая,
сжатая
в один
громящий кулак.
Единица — вздор,
единица — ноль,
один —
даже если
очень важный —
не подымет
простое
пятивершковое бревно,
тем более —
дом пятиэтажный…
Сегодня приказчик,
а завтра —
царства стираю в карте я!
Мозг класса,
дело класса,
сила класса, —
вот что такое партия!
Партия и Ленин —
близнецы-братья —
кто более
матери-истории ценен?
Мы говорим Ленин,
подразумеваем —
партия
мы говорим
партия,
подразумеваем —
Ленин.
Он рядом
на каждой стоит баррикаде,
ведет
всего восстания ход.
Но скоро
прошла
лукавая вестийка —
«свобода!»..
Людям надели
платочки на рот.
Царь
на балкон
выходил с манифестиком.
А после
«свободной»
медовой недели
речи,
банты
и пении плавные
по крови рабочей
пустим в плавание…
Зверела реакция.
Интеллигентчики
ушли от всего
и все изгадили.
Заперлись дома,
достали свечки,
ладан курят —
богоискатели!
Сам заскулил
товарищ Плеханов:
— Ваша вина,
запутали, братцы!
Вот и пустили
крови лохани!
Нечего
зря
за оружье браться.-
Ленин
в этот скулеж недужный
врезал голос
бодрый и зычный:
— Нет,
за оружие
браться нужно,
только более
решительно и энергично.
Новых восстаний вижу день я.
Снова подымется
рабочий класс.
Не защита —
нападение
стать должно
лозунгом масс.
И этот год
в кровавой пене
и эти раны
в рабочем стане
покажутся
школой
первой ступени
в грозе и буре
грядущих восстаний
И Ленин
снова
в своем изгнании
готовит
нас
перед новой битвой.
Он учит
и сам вбирает знание,
он партию
вновь
собирает разбитую.
Империализм
во всем оголении :
Живот наружу!
с вставными зубами.
и море крови
ему по колени —
смиряет страны,
вздымая штыками
Вокруг него
его подхалимы —
патриоты
приспособились.
Вовы — пишут,
руки, предавшие, вымыв:
— Рабочий,
дерись
до последней крови! —
Земля —
горой
железного лома,
а в ней
человечья
рвань и рваль.
Среди
всего сумасшедшего дома
трезвый
встал
один Циммервальд
— Солдаты!
Буржуи,
предав и продав,
к туркам шлют,
за Верден,
на Двину.
Довольно!
Превратим
войну народов
в гражданскую войну!
Думалось:
сразу
пушка-печка
чихнет огнем
и сдунет гнилью,
потом поди,
ищи человечка,
поди,
вспоминай его фамилию.
Глоткой орудий,
шипевших и вывших.
друг другу
страны
орут —
на колени!
Додрались,
и вот
никаких победивших —
один победил
товарищ Ленин
Империализма прорва!
Мы
истощили
терпенье ангельское.
Ты
восставшею
Россией прервана
от Тавриза
и до Архангельска.
Империя —
это тебе не кура!
Клювастый орел
с двухглавою властью.
А мы,
как докуренный окурок,
просто
сплюнули
их династию.
Огромный,
покрытый кровавою ржою,
народ,
голодный и голоштанный,
к Советам пойдет
или будет
буржую
таскать,
как и встарь,
из огня каштаны?
И снова
ветер
свежий и крепкий
валы
революции
поднял в пене.
Литейный
залили
блузы и кепки.
«Ленин с нами!
Да здравствует Ленин!»
— Товарищи! —
и над головами
первых сотен
вперед
ведущую
руку выставил.
— Сбросим
эсдечества
обветшавшие лохмотья.
Долой
власть
соглашателей и капиталистов!
Мы —
голос
воли низа,
рабочего низа
всего света.
Да здравствует
партия,
строящая коммунизм,
да здравствует
восстание
за власть Советов!
На толщь
окрутивших
соглашательских веревок
слова Ильича —
ударами топора.
И речь
прерывало
обвалами рева:
«Правильно, Ленин!
Верно!
Пора!»
Дом
Кшесинской,
за дрыгоножество
подаренный,
нынче —
рабочая блузница.
Сюда течет
фабричное множество,
здесь
закаляется
в ленинской кузнице.
«Ешь ананасы,
рябчиков жуй,
день твой последний
приходит, буржуй»!
Буржуй зубьями
ощерились разом:
— Раб взбунтовался!
Плетями,
да в кровь его! —
И ручку
Керенского
водят приказом —
— На мушку Ленина!
— В Кресты Зиновьева!
И партия
снова
ушла в подполье.
Ильич на Разливе,
Ильич в Финляндии.
Но ни чердак,
ни шалаш,
ни поле
вождя не дадут
озверелой банде их.
Ленина не видно,
но он близ.
По тому,
работа движется как,
видна
направляющая
ленинская мысль,
видна
ведущая
ленинская рука.
Словам Ильичевым —
лучшая почва:
падают,
сейчас же
дело растя,
и рядом
уже
с плечом рабочего —
плечи
миллионов крестьян
И когда
осталось
на баррикады выйти,
день наметив
в ряду недель,
Ленин
сам
явился в Питер:
— Товарищи,
довольно тянуть канитель!
Гнет капитала,
голод-уродина,
войн бандитизм,
интервенция ворья —
будет! —
покажутся
белее родинок
на теле бабушки,
древней историей.
И тогда
у читающих
ленинские веления,
пожелтевших
декретов
перебирая листки,
выступят
слезы,
выведенные из употребления,
и кровь
волнением
ударит в виски
В какого-то парня
в обмотках,
лохматого,
уставил
без промаха бьющий глаз,
как будто
сердце
с-под слов выматывал,
как будто
душу
тащил из-под фраз
И знал я,
что все
раскрыто и понято
и этим
глазом
наверное выловится —
и крик крестьянский,
и вопли фронта,
и воля нобельца,
и воля путиловца
Всем это —
фронтам,
кровью пьяным,
рабам
всякого рода.
В рабство
богатым отданным.-
Власть Советам!
Земля крестьянам!
Мир народам!
Хлеб голодным! ..
Буржуи
прочли
— погодите,
выловим,-
животики пятят
доводом веским —
ужо им покажут
Духонин с Корниловым,
покажут ужо им
Гучков с Керенским!
В очках
манжетщики,
злобой похаркав,
ползли туда,
где царство да графство.
Дорожка скатертью!
Мы и кухарку
каждую
выучим
управлять государством!
Мы жили
пока
производством ротаций.
С окопов
летело
в немецкие уши:
— Пора кончать!
Выходите брататься! —
И фронт
расползался
в улитки теплушек
Такую ли
течь
загородите горстью?
Казалось —
наша лодчонка кренИтся —
Вильгельмов сапог,
Николаева шпористей,
сотрет
Советской страны границы!
Пошли эсеры
в плащах распашонкой,
ловили бегущих
в свое словоблудьище,
тащили
по-рыцарски
глупой шпаженкой
красиво
сразить
броневые чудища!
Историки
с гидрой плакаты выдерут
— чи эта гидра была,
чи нет?
А мы
знавали
вот эту гидру
в ее
натуральной величине!
Деникин идет?
Деникина выкинут,
обрушенный пушкой
подымут очаг.
Тут Врангель вам —
на смену Деникину.
Только уронят —
уже Колчак….
Ключ побед —
в железной диктатуре.
Мы победили,
но мы
в пробоинах….
Машина стала,
обшивка —
лохмотья.
Валы обломков!
Лохмотьев обойных!
И плавно
в мир,
строительству в доки,
вошла
Советских Республик Громадина.
И Ленин
сам —
где железо,
где дерево,
носил
чинить
пробитое гадиной.
Ну а — Единица!
Кому она нужна?!
Голос единицы
тоньше писка.
Кто ее услышит? —
Разве жена!
И то
если не на базаре,
а близко…
Источник
